Дом Копош - первый этаж

[Лайв Хогвартс]

[Анка Копош]

Ни на минуту она, конечно, всерьез не смогла забыть о Джоне и притвориться, что все в порядке. И даже не потому, что наткнулась на него взглядом, стоило обернуться за сменной одеждой.
Кивнула запоздало на вопрос, который вовсе не был странным. Ведь не для того же Джон решил приходить, чтобы есть и спать вдоволь на мягком? Но и отойти от Константина, передав заботы о нем, не могла. Не сейчас же, не так... Да она даже Лауриндиэ это позволяла, только когда ее выключало от усталости. Потому что это был ее ребенок, и она должна была ему столько, что целой жизни не хватит отдать.
Впихнула в руки Джону верхнюю одежду и кивнула на шкаф в углу. Разберётся же с полками и ящиками?
Нет, о Джоне забыть не получалось потому, что какая-то ее часть помнила о нем всегда. Каждую дурацкую минуту. Только один раз этот образ померк, отодвинулся и почти растворился. Правда, сейчас она бы не смогла с уверенностью сказать, а был ли Улрич. Если бы не камень над входной дверью да ключи.
Но когда ее воображаемый безмолвный Джон вдруг стал реальным, что-то внутри этому воспротивилось. Потянуло больно, растаскивая ее снова на две части.
Пока одна часть тихо выла от тоски и тревоги, никак не понимая, что делать с этим свалившимся на голову чужим Джоном, вторая деловито меняла детёнышу одежки, делая перерывы в сосредоточенном ворковании только для чар. Как все-таки магия облегчает жизнь!
Наконец, отправив ногой на место корзину для стирки, взяла Константина на руки, усаживаясь на кровать. Усталый ребенок все ещё вяло хныкал, но от еды отказываться и не подумал, мгновенно успокаиваясь.
Подняла взгляд и наконец сосредоточила его на Джоне, ловя себя на каком-то дурном желании вдруг самой стать очень маленькой. Нет, не настолько, чтобы ей меняли распашонки и прикладывали к груди, но вот так, чтобы на руки, в тепло, безопасность и никаких забот.
- Он вымотался очень, - сказала вдруг. - Я затянула с прогулкой.
По крайней мере, он этот вечер не запомнит, а вот она сама... Усталость навалилась мешком: мокрым, тяжёлым и почему-то пыльным. О том, как мокрое может быть пыльным, лучше ей не думать, конечно. Только головой поехать и не хватало.
- А обычно он спокойный. Спит и ест по часам, а если не спит, то радуется. Все время чему-то радуется, представляешь? И растет, очень-очень быстро растет. Я...
Нахмурилась и сосредоточилась на Константине, сбегая от нового всплеска эмоций. Зачем она вообще взялась это все Джону говорить?

[Джон Доу]

Сначала он, конечно, стоял дурацким столбом. Разобраться с полками в чужом доме... даже если формально это был его дом когда-то, в нем ведь не было всей этой детской утвари, по крайней мере, не было в уже используемом виде. В верхнем ящике что - пеленки? Странные наряды на все тело на кнопках? Но не теплые, а легкие. Значит, куда нужно положить теплую штуку на все тело?
Логика не включалась. Приткнул крохотные одежки куда смог придумать, уверенный в том, что Анка потом станет ругаться из-за нарушения порядка.
И снова стал бесполезным. Она, Анка, знала, что делать. Она и кормить ребенка могла, в отличие от него самого. Смотреть на это кормление было странно. Умилительно и неловко одновременно.
- Ты... тебе что-нибудь... может, чаю сделать? - предложил бессмысленное, чтобы просто столбом не стоять.
Анка говорила о ребенке тоже непонятно. Будто рекламировала его. Будто если бы мальчик был беспокойным и плаксивым, надежды на то, что его отец останется рядом, стало бы меньше. Она правда так думает?
- Эй... - попытался улыбнуться - я уверен, что он - лучший ребенок на свете. Но даже если он будет плакать, ты не подумай, я... я не испугаюсь.
Плача он не пугался. С тех пор, как неотвратимо висящий над мальчиком топор договора с самой непостижимой силой на свете утратил свою остроту, его, кажется, вообще мало что пугало в связи с этим ребенком.
Однако утратил ли? Точно ли Константину - как же не идет такому малышу это длинное имя! - ничего не угрожает?
Он боялся спросить. Боялся - чувствовал, что не имеет на это морального права.

[Анка Копош]

Моргнула, уставившись на Джона удивлённо. Чаю? Ей?
Что-то было в этом предложении такое... Обычное, нормальное и очень... Домашнее? Будто в ее странной рождественской фантазии они действительно вернулись с прогулки - втроем. И теперь собираются провести самый обычный на свете вечер. Вместе.
Пришлось напомнить себе, что Джон реален, только... Вот его присутствие в доме ничего не меняет, так? А так хотелось, чтобы меняло!
Помотала головой, с трудом проталкивая вставший в горле ком. Нет, никакой чай в нее бы не залез. И, сколько она не гнала от себя это чувство, стыдясь признаться самой себе, она боялась Джона потерять из виду. Будто бы он мог раствориться. Сейчас, пока она могла просто смотреть на него в упор, кажется, решила воспользоваться каждой минутой.
- Погоди немного...
Попросила растерянно, с некоторым трудом возвращая внимание ребенку, когда он его потребовал. Стало полегче.
Что не так с Джоном - непонятно, ладно. Но с тобой-то что не так, Копош?
Кольнуло остро раздражение, пробившееся даже сквозь смятение и усталость. Развела сопли, в самом деле!
Осторожно перехватила сонно и сыто щурившегося сына удобнее, поправила платье и подняла, наконец, вполне осмысленный - как она надеялась! - взгляд на Джона.
- Я ничего такого не думала, - отозвалась. - Кажется, я вообще не способна сегодня нормально думать, Джон.
На озадаченность сил не хватило, но от признания стало ещё чуть-чуть легче.
- Он лучший ребенок на свете, - повторила эхом твердо. - Хочешь его подержать?
И даже почти удалось не заметить, как от собственного вопроса тревожно встрепенулось сердце. Чем это отличалось от того, как она сунула орущего Константина Джону в руки без особого выбора, не очень понимала. Но всей шкурой чуяла - отличается.

[Джон Доу]

Ну вот. Чаю она не хотела, помочь он явно ничем не мог, мог только топтаться на месте как дурацкий, невовремя пришедший гость, которого и выгнать неловко, и развлекать - невозможно.
Держать мелкого он не хотел. Боялся уронить. Боялся навредить. Боялся... привязаться?
Пожалуй. Пока все еще не было понятно, будет ли мелкий жить... Пока совершенно не было ясно, в каком направлении станут развиваться их с Анкой отношения дальше - как тут привязываться?
Но ответить на такой вопрос "нет" мог бы только конченный кретин.
- Да. Конечно - протянул руки - Ты ведь подскажешь мне, как держать его правильно, правда?

[Анка Копош]

Наверное, все же усталость давала о себе знать так подло. Она вроде бы делала все, что нужно, но ей с каждой минутой все сильнее и сильнее казалось, что не только Джон не здесь, но и она сама не здесь. Только теплая тяжесть ребенка хоть как-то возвращала в реальность.
Стоило Джону протянуть руки, как неясная тревога отступила. Может, если и Джон почувствует то же, что и чувствует она, все встанет на свои места? Станет хоть немного нормально?
Кивнула на вопрос не очень уверенно. С чего он вообще взял, что она сама знает, как это правильно делается? Будто слова из тонких книжек, которые ей дал мистер Месарош, стоит их прочитать, сразу превращаются в умения идеальной матери.
- Попробуй так же?
Кивнула на собственные руки и детеныша, устроившегося в них как в колыбели.
Джон не двигался больше, а потому встала и подошла сама, останавливаясь очень - как иначе передать младенца? - близко.
- Я поддержу, - почти шепнула, готовая и правда перехватить, если это потребуется.

[Джон Доу]

Анка оказалась слишком близко. До странного близко. И вот теперь - о да, вот теперь! - это вызывало в нем неясный отклик, невольно всколыхнувший воспоминания о том, что было между ними до дурацкой свадьбы. До беременности. Пока все было легко и просто. Пока их связь была просто связью, а не долгом и не чудовищной ошибкой.
Как можно быть таким неудачником, Джон Доу? Почему пока она была твоя, полностью, от волос на голове до мизинцев на ногах, ты воротил нос, а теперь...
Повторить ее позу было нетрудно. Принял мелкого из ее рук и устроил примерно так же у себя на руках.
Он был очень маленьким. Очень уязвимым. Невозможно было перестать думать о том, что достаточно уронить этого крохотного человека на пол - и человека уже не будет.
- Анка - проговорил хрипло, не отрывая взгляда от лица ребенка - что с ним будет? Ему теперь... ничего не грозит?

[Анка Копош]

Невозможно было перестать смотреть на Джона с малышом на руках. Даже если бы нашелся повод взгляд отвести. И, хотя этого совсем не требовалось, коснулась этих рук своими, сдвигая их на какие-то невидимые доли дюйма, не то поправляя, не то проверяя - такие ли надёжные, как кажутся? Не то скрепляя их странное соглашение чем-то реальнее слов.
Константин, похоже, совсем не был против всех этих телодвижений. Ребенок засыпал.
Джон держал сына так осторожно, что невольно вспомнилось, какими надёжными в действительности его руки могут быть. Как она сама кидалась в его объятия всякий раз, обретая в них совершенно необъяснимое спокойствие. Вспомнилась и неожиданная для нее забота: вихрем взметнулась вперемешку вся, что успелась. А потом накатила горечь.
Отняла руки и сделала крохотный шаг назад.
- С ним все будет хорошо, Джон.
Это должно было прозвучать убеждённо, но голос, как и мысли, не вполне ей подчинялся сейчас.
- Не хуже, чем с самым обычным ребенком. Все...
Лютый, вгрызающийся в кости холод, хватающий за сердце страх, лишающий дыхания и соображения, и бесконечное глухое одиночество коснулись ее раньше, чем она успела себя остановить. Пришлось вдохнуть и напомнить: воображаемое. Этого нет. Сейчас - нет.
- Все позади.
Впереди Константина ждала самая обычная жизнь. Но не признаваться же бывшему - бывшему, Копош, бывшему! - мужу, что она, Анка, совершенно не представляет, как ее жить? На место воспоминанию о колдовской стуже пришла вдруг совершенно человеческая злость. Не то на себя, не то на Джона, не то на все и сразу. Тряхнула головой, силясь не дать ей места. Не рядом с ребенком же!

[Джон Доу]

Запаниковал, когда Анка отодвинулась. Она что, не видит, как он неловок, как легко может уронить младенца или повредить ему еще как-нибудь?
Сделал неверный шаг к креслу, желая хотя бы сесть, чтобы, если что, мальчик упал не на пол.
Как она сокращает его огромное имя? Стэн? Тин?
Мелкий был милым малышом, но почувствовать его своим сыном пока не получалось вообще. Какое он, Доу, пропащий человек, пьяница и трус, имеет отношение к этому маленькому невинному существу?
А с губ, тем временем, рвался вопрос, который не стоило, пожалуй, задавать.
Все позади? Совсем позади? Какой же... ценой это все - позади?
- Это замечательно - отозвался осторожно - не знаю, как тебе это удалось, но... ты совершила чудо.
Рискнул погладить покрытую мягким пушком голову ребенка кончиками пальцев. Уверенности в том, что это можно было делать, все еще не было. Разве можно? Разве он имеет право на такое?
- Ты, может быть, хочешь поспать? Отдохнуть? - спохватился, сообразив, что молодая мать, вероятно, не особенно высыпается.
- Я могу посидеть с ним пока - о, это было, конечно, смелое предложение от человека, который панически боялся уронить младенца на пол!

[Анка Копош]

Кивнула на предложение, делая пару шагов назад. Стоящее у окна кресло, на которое явно нацелился Джон, конечно, не находилось далеко. В небольших размерах бывшей гостевой вообще ничто не находилось далеко, но все-таки, когда она вернулась к втиснутой в угол кровати, мелкий оказался не на расстоянии вытянутой руки. Сглотнула, с трудом проталкивая воздух внутрь сквозь перехватывающий дыхание горячий шар.
В пустой и плывущей от усталости голове в виски бились две мысли.
Сын не рядом. Не с ней. И если она заглянет в стоящую рядом детскую кроватку, не увидит там никого. Как можно заснуть при таком раскладе?
А еще, стоит ей посмотреть прямо, она наткнется на Джона. Совершенно нормального Джона, какого-то... повседневного? Если бы не дурацкий потрепанный вид и эти кошмарные шрамы, то можно было бы представить, что ничего между ними не произошло.
Села на кровать, в каком-то ступоре уставившись на мужчину с ребенком.
- Это чудо, - кивнула запоздало, - но совершила его не я. Я просто...
Да почему же Джон такой обычный?! Разве можно просто взять, явиться без предупреждения, наобещать всего этого, о чем даже думать странно, и остаться? Вот так, будто и не было ничего?
Выдохнула резко, потрясала головой, пытаясь вытолкнуть дурное чувство. Подвинуть, не заметить.
- Просто сделала все так, как и должно было быть с самого начала.
Слова даже для нее сейчас звучали какой-то бессмыслицей. Но ведь говорить легче, чем молчать. Так?
А мелкому на руках у Джона было хорошо. Он не выворачивался, не хныкал, только сонно моргал и пытался слопать собственные пальцы.
И жест Джона - простой и такой же нормальный как вся эта картинка - будто надломил ту последнюю соломинку, на которой все держалось.
Она даже не представляла, что эта соломинка там была, пока та не разлетелась в пыль. Зато теперь совершенно точно стало понятно, что именно во всем этом неправильно.
Когда Джона не было, можно было сосредоточиться на ребенке, забыв о том, что мир за стенами вообще существует. Когда она была с Константином, становилось не важно, что никто ее не ждет, и ей ждать больше не кого. Боль не утихала совсем, но ее легко получалось не замечать. Можно было укладываться в пустую постель и засыпать, держась за детскую кроватку.
Когда она оставалась одна, доверяя ребенка заботам эльфихи, мысли все равно снова и снова возвращались не к Джону - к Константину. И она радостно кидалась в объятия этим мыслям, этой усталости и этому счастью.
А сейчас счастье взяло и схлопнулось, смешалось с болью, а Джон стоял и... был таким нормальным! Будто совершенно ничегошеньки не произошло!
Сдавила ладонями виски, несчастно мотая гулкой головой.
Ты же сама его позвала, Копош. Сама же попросила остаться. Сама решила, что так будет правильно. Ведь это правильно, когда отец держит на руках собственного ребенка. Ведь это правильно, когда сын знает своего отца.
Но разгоревшаяся злость и не думала слушать голос разума. Она опалила сердце, она подобралась к самому горлу, она заставила руки дрожать.
Встала с кровати, сделала пару шагов вперед и замерла, уставившись прямо на Джона.
И вот что теперь делать? Выхватить мелкого? Вот этими дрожащими руками? Или заехать бывшему мужу по лицу, чтобы он не смел стоять с таким нормальным видом?
- Ты!
Вместо того, чтобы оттолкнуть его подальше, обхватила себя руками. Константин все еще был не с ней.
- Ты хоть понимаешь, что мы натворили?
Почти прорычала глухим от ярости голосом. Закусила губу, шумно выпуская воздух через нос. С огромным трудом напомнила себе, что вышвырнуть из дома Джона недостаточно. Забыть обо всем этом не получится. А делать вид, что все хорошо... Как его делал Джон? Улыбнуться, поблагодарить за заботу, пойти спать? От одной только мысли об этом сердце начинало колотиться где-то в горле.

[Лайв Хогвартс]

Откуда-то изнутри, где было так больно и так горячо, вдруг пришел обжигающий холод. Волна холода, такая опасная и такая неизбежная, окатила Анку с ног до головы, чтобы собраться в кончиках пальцев рук. Было в этой волне до дрожи много знакомого: одинокими ночами Анка уже встречалась с ней, погружаясь в темноту и страх. Путь из этого страха был только один, всегда один. В высоту, от которой могла бы закружиться голова. В холод, от которого могли бы посинеть губы. В прозрачное небо, звезды которого слепили бы. Вот только стоило вынырнуть на поверхность, и наступало блаженное равновесие, в котором не оставалось тревог и боли. Не оставалось там и движений, лишь в последние ночи Анке удавалось иногда повернуть голову, чтобы увидеть рядом тех, кто вызывал в груди четкое ощущение "свой". Анке всегда молча улыбались в ответ, и улыбки эти были дружелюбными, хотя вряд ли бы так смог описать их посторонний человек. Анка не была посторонней. Не была человеком? Впрочем, на поверхности холодного страха все эти мысли не имели особого значения. И можно было часами разглядывать Запретный Лес, внимать приветствиям уже знакомых кентавров, наблюдать за бликами русалочьих хвостов...
Вот только сейчас была не ночь. Анка была не одна. Темнота не жила в углу, постепенно приближаясь. А холод не поглощал неизбежно, впервые в жизни оставляя шанс не нырять в него с головой. Наоборот, страх едва ли не ласково лизал кисти рук, которыми Анка обхватила себя. И там, где его холодный язык касался кожи, оставалось привычное онемение. Раз за разом, прикосновение за прикосновением, обижагающий жар внутри Анки превращался в холод на ее ладонях.

[Джон Доу]

От этих ее слов - про то, как должно было быть с самого начала - стало вдруг холодно.
Разве они оба не знали, как должно было быть? Он, Доу, должен был умереть. Он должен был остаться там, рядом с куполом, и глядеть мертвыми глазами в небо, пока вороны не разобрались бы с ним.
А Константин должен был жить. И Анка - тоже.
Теперь же, выходит, она... Заключила какой-то жуткий новый контракт?
- Как должно было быть? - спросил совсем тихо - Ты... обменяла себя на него?
Вздрогнул от внезапной атаки. Натворили? Они вместе? Эта множественность сбивала с толку. Если бы она спросила, понимает ли он, что сам натворил, каких дров наломал, он бы точно знал, что... понимает.
Невольно прижал ребенка чуть ближе к груди. Она же не о... нем сейчас? Нет, понятно, что лучше бы его никогда не было, лучше бы ей не беременеть, лучше бы им не сближаться, но теперь сожалеть об этом было немного поздно. Новый человек уже родился. Можно ли говорить о нем "натворили"?
- Я не уверен, что понимаю тебя - признался, наконец, - ты в порядке?

[Анка Копош]

Дернулась, как от удара, и зажмурилась, стискивая зубы покрепче, вцепляясь в себя руками покрепче. Холодными руками. Неправильно-ледяными.
Через несколько вдохов-выдохов, затравленный взгляд на Джона с Константином и крохотный шаг назад поняла, что воздух будто бы застревает внутри нее не благодаря колдовству, а от самого обычного страха. Этот страх как-то резко и болезненно отличался от того, который поселился на ладонях, но мучил ее не меньше. Помотала головой, захваченная врасплох жутью, пришедшей не по расписанию.
А было ли это расписание вообще?
Очень легко оказалось убедить себя, что ночные прогулки на крышу - всего лишь сон. Ну, да, яркий, ну, реалистичный, но точно сон. Не могли они не быть сном, Лауриндиэ бы непременно заметила, что хозяйка исчезает, ведь так? Да и она сама бы заметила, ведь всегда же просыпалась от плача. Вот только спросить эльфиху напрямую до сих пор не решалась. Трусила.
И вот, теперь, почти средь бела дня, все это!
- Я живая, - заявила нервно все еще ожидающему ответа Джону. - Видишь же, живая.
Не сказанное "пока" проглотила уже привычно. Так это потому, что она рассказала ему? Но она ведь не говорила ничего, ничего конкретного! Потому что не собиралась, или потому что не успела, Копош? Ее собственный страх от этой догадки только усилился, а злость сделалась вполне терпимой. Оказывается, так сильно бояться и так сильно злиться одновременно просто невозможно. Или это холод съедал злость?
- Я живая, - повторила как мантру, - и собираюсь растить своего сына. Твоего. Нашего. С тобой, без тебя, понимаешь? Я не оставлю его, нет.
Должно было стать легче, но слова вдруг раздули затухающий в груди огонь. Или не ее слова, а то, как Джон прижал малыша к себе, будто хотел... забрать его у нее? Или... защитить?
С холодеющим сердцем опустила взгляд, оглядывая себя в безнадежной панике. А вдруг она начала превращаться и не заметила? Чтобы не поехать крышей прямо здесь и сейчас, заговорила, вываливая на Джона все, что грызло ее месяцами, не особенно даже задумываясь над тем, как и в каком порядке слова вылетают изо рта.
- Я в порядке? Нет, я не в порядке, совсем не в порядке. Я же с ума сходила, знаешь? Каждую чертову ночь ты мне снился, снился, снился. Мертвый снился, живой, мертвый... чаще. Я только на зельях спала. И все ждала, что ты придешь, что не придется... одной. Я не должна была его отдавать, не должна была, понимаешь? А ты не понимаешь! Не должна была его отдавать, не должна была с тобой соглашаться, свадьба эта, контракт этот мерзкий, развод дурацкий... Зачем, Джон? Чего тут понимать-то! Купол ваш, Рикхард этот жуткий, школа придурочная. Я никогда уже не буду в порядке, и ты, чего бы себе ни думал, никогда не будешь уже в порядке. Мы все перепутали, перемешали, везде облажались, Джон, кругом. Чего же тут понимать? И ты приходишь с этой корзиной и стоишь тут, с ним, а... А я живая. Я еще живая, я...
Замотала головой, поморгала сухими больными глазами и отняла, наконец, руки от тела, переворачивая ладонями вверх.
- Я не знаю, что мне со всем этим делать. Вроде как ничего и не надо, нет мужа, нет проблем, да?
Каменные?

[Лайв Хогвартс]

Руки как руки. Человеческие, розовые, дрожащие, правда, совершенно нещадно.
И холодные. Ледяные до каждой косточки и каждого сухожилия. Кажется, прикоснись ладонью к себе - и превратишься в лед.
Страх еще раз аккуратно лизнул ладони, прежде чем поползти выше, к предплечьям, где и засел, собравшись в две морозные капли у локтя. Огонь в груди потянулся навстречу этому холоду, обнимая его и укрывая собой.
Память о темноте внутри Анки подняла свою голову, занимая все мысли. Темнота - ревнива. И готова уступать лишь своим. Чужими, не-темноты, остались лишь мысли о Константине, но и они стали непривычно спокойными, словно убаюканными темнотой. Слова, которые рождались в голове, утихли, прекращая свой бесконечный и бессмысленный, по мнению темноты, поток. Холод вдруг потянулся и растекся по всему телу, обвиваясь вокруг огня в груди.
Синее пламя - оно обжигает теплом или холодом?

[Джон Доу]

В ответе Анки не было главного... ответа.
Живая - пока что? Живая - потому, что за ней не пришли? Или просто живая, навсегда? Но тогда... что она отдала в уплату вместо младенческой жизни?
На секунду в его дурной голове промелькнуло сомнение - уж не его ли она обратно принесла в жертву? Не поэтому ли он, Доу... такой теперь?
Но эту мысль пришлось тут же отогнать, будто кусачую муху - нет, Анка никогда не поступила бы так. Как бы ни злилась на него. Как бы ни страдала.
А страдала она... больше, чем он думал. Странно, этот их флирт с Гафтом как-то навел на мысль, что Анка быстро оправилась, быстро пришла в себя и готова уже перевернуть страницу.
Впрочем, может, она и была готова, пока он не явился и все не испортил?
- Мне очень жаль, Анка - проговорил тихо и пристыженно.
Что тут еще можно было сказать?
- Я хотел бы... все исправить.

[Анка Копош]

Мгновенно накатившее облегчение перемешалось со страхом и болью, и на короткое мгновение показалось, что все обошлось. Что этот холод - просто разыгравшееся воображение, что это ее собственная голова одергивает ее: помни. Помни, Копош, и молчи.
И еще на одно мгновение голос разума заглушил другой голос, рвущийся изнутри и стремящийся стереть непонимание с лица Джона. Он ведь вернулся, не смотря ни на что, вернулся, а значит... Значит, она могла бы сказать ему. В конце концов, он был единственным человеком на всем белом свете, который действительно бы понял. И тогда она была бы не одна. Не одна с этим холодом, страхом и темнотой. Могла бы она пожертвовать несколько лет жизни на это?
Только еще один голос, помнящий одиночество, в котором она беременная варилась, и не думал ее жалеть. Джон уже уходил, уйдет снова. Наверное, и думать о ней не будет. А ей станет только хуже, вот и все.
Ни холод, ни темнота не были воображаемыми, но поняла это она слишком поздно. Вдохнула, непроизвольно обхватывая ледяными ладонями остро-горячие от холода локти, распахнула глаза непонимающе-удивленно и... пропала.
Комната осталась той же самой, как-то по-особенному неловко стоящий в ней Джон остался тем же самым, окончательно уснувший детеныш ничуть не поменялся, но она... Была и будто не была здесь больше. Не была той самой Анкой?
На мысли о сыне внутри встрепенулось что-то едва-едва, словно по глади воды прошла практически незаметная рябь. А она в один момент стала как та самая вода: тяжелая и плотная, темная и холодная, бескрайняя и абсолютно спокойная. Руки опустились сами собой, мысли пропали, взгляд легко скользил с лица бывшего мужа на лицо Константина, задерживаясь на нем без усилия.
Голос привлекал, на голос можно было поднять взгляд, пожать плечами, хоть движение и ощущалось избыточным. Для того, чтобы понять Джона, не требовалось никаких усилий, вот только слова никак не отзывались в ней. Горяче-ледяное сердце и не думало привычно трепыхаться, за грудиной ничего не тянуло, дыхание выровнялось, если вообще оно осталось, это дыхание.
Ей тоже было жаль, это она помнила. Только стоило мысли появиться, как лед обхватил и ее.
- Исправляй.
Может быть, она тоже чего-то хотела, может быть, она даже о чем-то мечтала. Но у нее уже есть сын, он благополучно растет. Вот же он - маленькое солнышко на чужих руках. Но и руки эти не вызывали больше никакого беспокойства.
- Он спит. У него есть кроватка, чтобы спать, - сообщила рукам безразлично.
Спать... А ей, ей нужно спать? Спать - это ведь про ночь, а ночь... это про темноту. Холод ведь будет доволен?

[Лайв Хогвартс]

Холод довольно лизнул сердце, заставляя его биться еще спокойнее. Темнота окутала сознание, успокаивая окончательно - так, как бывает спокоен человек лишь в самом глубоком сне, когда мир вокруг исчезает.
Страх оставил только одно важным в этом безграничном океане тишины - Константина.
Кровь от крови Анки, ее сын был для темноты чем-то вроде продолжения самой Анки. Его место в мыслях оказалось ярким и тревожным, полным желания иметь сына рядом, как можно ближе.
Пламя нетерпеливо обожгло, потревожило волны спокойствия, нарушило их тихий уют.

[Джон Доу]

"Исправляй" - ну да, справедливо. Справедливо, хоть и... Анка давала понять, что помогать ему не собирается. И верить ему тоже пока не собирается.
С чего бы ей ему верить теперь?
Последние ее слова с трудом дошли до его сознания. Кроватка? Ах, да.
Положил малыша в кроватку - медленно и неловко, опасаясь разбудить.
Предложил повторно:
- Отдохни пока. Я побуду с ним. Ты можешь просто... оставить мне еду для него или показать, где она лежит...
Смутился, сообразив.
- Я хочу сказать, он же... не только... у него есть бутылочки?
Детей кормят из бутылочек. Точно.

[Анка Копош]

Мир будто бы отодвинулся еще на шаг. Спокойствие окутало ее, вытирая из сознания все ориентиры. Тело только подчинялось без усилий. Можно было сделать шаг, протянуть руку к Константину, мысли о котором обжигали, ярко вспыхивая. Могут ли мысли помещаться в груди? Но эти, кажется, помещались.
Все остальное перестало интересовать совершенно, она снова стала особым, уже знакомым ей образом промороженная. Мир вокруг не требовал от нее никаких действий, никаких ответов, никаких забот.
Хотела ли она сопротивляться этому? Имела ли такую возможность?
Тишину вдруг попытался нарушить звук чужого голоса. На нем сосредоточиться оказалось очень сложно. Она видела Джона, что-то внутри нее знало, что он тут, но чувствовать, зачем все это, уже не получалось. Джон стал частью этого нового и вместе с тем уже знакомого ей мира, кем-то сродни кентавру во сне на опушке Запретного леса - слишком далеко от нее, слишком холодно и безразлично. Тем более теперь, когда Константин лежал в кроватке, а голос находился отдельно от ребенка. Протянула руку, прижимаясь ладонью к очень-очень теплой щеке малыша.
Но чужой голос и не думал замолкать. Повернулась медленно на звук, упираясь взглядом в Джона, но при этом глядя будто бы немного сквозь него.
- Я не...
Она не что? Ведь была какая-то мысль, наверное даже важная. Но мысль ускользала, тонула в окружающем пространстве, как в болоте. Она больше не чувствовала никакой усталости, ее не тревожили больше размышления о том, что правильно и что уместно. И задержаться на слове "отдыхать" не вышло, это не имело сейчас для нее никакого значения. Зато остро отозвалось другое, заняв в голове все освободившееся пространство.
- Он будет со мной. Я должна... Он... я... нет.
Даже собственный голос доносился до нее будто немного со стороны, а замечать, что именно она говорит и есть ли в этом какой-то смысл, не удавалось вовсе. Наверное, у нее получилось бы ответить, если бы она сосредоточилась, приложила достаточное усилие. Но думать, когда тебя ничего не тревожит, не задевает и не приковывает к себе, оказывается, бессмысленно?
Зато она так хорошо слышала уютное сопение спящего ребенка. Там, в кроватке, находилось единственное тепло, к которому потянулось нечто до сих пор живое внутри нее. Единственное живое? Захлестнуло остро, обожгло до боли.
Охнула невольно, прижимая ледяные руки к груди, будто в попытке затушить бескомпромиссное пламя. Но сейчас его потушить могло только одно.
Потянулась к ребенку, забирая его. Вот так, ближе. Еще ближе? Весь мир теперь сжался до этого теплого живого комочка. Руки сами уложили Константина на плечо так, чтобы легко можно прижаться к нему щекой, вдохнуть самый родной на свете запах, унять жестокий огонь.

[Лайв Хогвартс]

Темнота шевельнулась довольной сытостью и затихла, когда Анка стала единым целым.
Пламя утихло, согревая и не обжигая.
Пелена, укутавшая сознание, словно бы истончилась, позволяя выплывать на поверхность эмоциям, но не выпуская их на свободу тонкой масляной пленкой. В этих эмоциях больше нет обжигающей яркости, требовательности к вниманию, побуждения к действию.
То, что было острым, перестало резать. То, что больно кололо, перестало жалить.
В каждой смешинке осталась лишь улыбка, в каждом рыдании - грустная усмешка.
Знакомый холод, который никуда не торопится исчезать, сделал мир гораздо проще. Это - мир привычных Анке ночей на крыше, разве что нет каменной неподвижности, а на руках сопит тот, о ком прежде ночами она не вспоминала.

[Джон Доу]

Моргнул. Анка бормотала что-то непонятное. Предположить причину этого он мог только одну: усталость и стресс.
Поэтому и повел себя так, как было логично в этой ситуации - попытался легко-легко дотронуться до ее плеча и возразить:
- Эй, у тебя уже язык заплетается. Тебе правда нужно поспать. Ты боишься доверить его мне? Так эльфийка присмотрит за нами обоими, если что вдруг не так сделаю - разбудит тебя. У меня нет опыта с такими мелкими, но я ведь присматривал за...
Запнулся. Мысли о сыне Снейпов он старательно гасил и давил в себе все эти месяцы.
- ... мальчиком чуть постарше - договорил неловко.