Кабинет колдомедика

[Эхо]

Женщина в отражении... нет, мама, ее мама - она вдруг засмеялась, радостно и легко. Этот смех слышен столь же ясно, как завывания тяжелого, колючего ветра вокруг. В улыбке отца ничуть не меньше тепла, чем жара от палящего белоснежного солнца. Мир вокруг и мир в отражении - есть одно, словно две стороны одной медали.
Мама присела рядом и аккуратно коснулась крыльев бабочки.
- Аккуратнее, Адель. Хрупкую красоту легко сломать, а без своих крылышек она не сможет летать и умрет. Ты же не хочешь, чтобы бабочка умерла?
Следом и отец наклонился к ребенку, поднимая ее на руки.
- Вот так, Адель, бабочке будет легко взлететь, если ты будешь высоко-высоко.
И бабочка, подхваченная ветром, и правда полетела. Вперед, ввысь, к солнцу и теплу, туда, где ее крылья, потревоженные неаккуратными детскими ручками, вдруг подвели ее. Неловко пытаясь взмахнуть ими, бабочка упала вниз, на выжженную землю, где рядом не было ни людей, ни домика, ни яблонь.

Зеркало подсолнуха дрогнуло, заходясь знакомой уже рябью. И взорвалось осколками, ранящими лицо и руки склонившейся над ним Адель. Вот только у той нет сил, чтобы устоять перед зовом следующего цветка, чтобы отдохнуть и вынуть то, от чего по лицу стекает кровь, застилая взгляд. Нет, она знает, что ей надо вперед, к подсолнуху средь пожухлой травы, чье зеркало манит, отражая слепящее солнце.

[Адель Фаркаш]

Что-то дернулось внутри Адель Фаркаш, когда бабочка из отражения упала уже вне его. Что-то, что она не могла контролировать, более древнее, чем она сама, заставляющее волосы на теле вставать дыбом.
Пока осколки зеркала врезались в ее кожу, этот инстинкт попытался ухватить ее за шкирку и утащить прочь. Прочь от зеркал и подсолнухов, прочь от злого солнца, прочь от земли, на которой ничто не способно прорасти. Прочь, прочь, прочь. А главное - прочь от отражений.
Однако зов оказался слишком силен, чтобы она могла его перебороть. Ее сердце забилось сильнее, словно заходясь от ужаса. Не смотри, не смотри, не смотри! Не смотри!
Ей даже не пришлось торговаться с собою. Разве та Адель, которую она, кажется, еще знала, не игнорировала это древнее чувство снова и снова, вопреки доводам рассудка?
Да и что она могла увидеть, когда кровавая пелена размывала черты подсолнуха перед глазами?

Согнувшись пополам, Адель хватала ртом воздух. Госпитальный дух и запахи зелий смешались, скрывая за собой призрак другого запаха, заставляющего желудок заходиться болезненными спазмами. За желчью и горечью физической почти потерялась та, что навалилась на нее, когда она увидела растерзанное тело пациентки.

Кровь смешивалась со слезами, пока Адель, не моргая, искала в отражении ответы.

Как это могло произойти? Она же все делала верно. Она... Она же знала, что справится. Она не могла не справиться, не имела права! На ее стороне были знания, маггловский опыт и ее собственный. Как же все могло рухнуть в одну секунду?

То ли лицо саднило, то ли что-то внутри Адель. Почему так больно?

Так тошно. Не в силах смотреть на ребенка, Адель уперлась лбом в стенку и осторожно, по шажочку поползла на выход. Если бы только она могла перетянуть проклятие на себя. Дикая и нерациональная мысль словно пульсировала в висках. Сейчас ее жизнь не казалась такой же ценной, как жизнь пациентки, которую она подвела.

Их жизнь никогда не была настолько уж ценной, разве нет?

[Эхо]

Подсолнух повернулся к ней, приглашая в свое зазеркалье, распахивая врата, за которыми пылал жар, обещающий боль, много боли. И Адель могла лишь послушно в предложенное, глядя в отражение.

За спиной раздался громкий выдох. Выдох, в котором смешались ужас и паника, ощутимые сейчас всем телом.
- Адели... Как же так...
Мужской голос обнял, укрыл уютным пледом, за которым так хорошо было укрыться. Можно было не бежать, можно было остановиться. Адель и остановилась, поднимая взгляд на мужчину с забавной рыжей бородой и рыжими же волосами.
- Адели, давай, дыши вместе со мной.
Сильные пальцы сжали ее плечи, не давая уйти в себя и погрузиться в панику, которая шумела вокруг, грозя вновь накрыть с головой.
- Вдох, выдох. Вдох, выдох.
И громкий шепот, который звучал как надежда, как спасение, как мирный берег - звучал всегда, но сейчас он был особенно важен.
- Ты сделала все, что могла. Я разберусь, Адели. Это уже мои владения. И в них никто ничего не узнает. Это не было ошибкой, Адели, помни. Ты не справилась, но не всегда и во всем могут справиться даже очень сильные маги. Все будет хорошо, Адели.
Мужчина улыбнулся ей - тепло и широко, так, как улыбался всегда. Адель ощутила, как обруч, сжимающий ее грудь, отпускает. Все будет хорошо. Он поможет. Он с ней. Он никогда не подводил. И сейчас - сейчас он тоже все исправит. А она - станет лучшей версией себя. Будет знать больше, уметь больше. И не позволит больше ни одному своему пациенту умереть только лишь потому, что у нее не хватило знаний или сил.
Он протиснулся мимо нее, неся завернутое в простынь тело ребенка. Улыбнулся еще раз - уверенно и спокойно. И пошел прочь, направляясь, как она знала, в морг.
Вот только за очередным поворотом коридора, где не было уже рядом Адель, мужчину нагнали сразу двое. Они говорили что-то, доказывали, тыкали пальцами в тело на руках у мужчины. А потом вскинули палочки, из которых в него полетели заклинания. Одно, другое. Обездвиженный, он все прижимал и прижимал к себе тело девочки, даже падая на выжженную землю с ярко-рыжей травой. Колючей и болезненной, но у него не было шансов увернуться от нее. У него не было шансов спасти свою Адели.

И этот подсолнух последовал за судьбой своего собрата. На сей раз волны, шедшие по зеркальной поверхности, отсвечивали буро-красным, непривычным в желто-рыжей гамме этого мира. И когда в лицо склонившейся Адель полетели осколки, каждый из них был покрыт кровью, стекающей с острых граней. Боль теперь была неизменным спутником, но ничто не могло пересилить необходимости глядеть. Следующий подсолнух, следующее зеркало.

[Адель Фаркаш]

Накатившее облегчение не успело ее согреть, как картинка поменялась.
Нет, нет! Нет же! Будто кто-то залез жесткой рукой прямо в сердце, схватил его и провернул. Замотала головой отчаянно, отшатываясь от упавшего на землю Лернца. Нет, все было не так! Все было...
Было...
А было ли?

В следующую секунду Адель уже отвернулась от разбившегося вдребезги отражения. Боль в теле смешивалась с болью внутренней, какой-то неправильной болью, тянущей. Инстинкт самосохранения все еще трепыхался, скорее умоляя ее остановиться и не смотреть, не искать зеркальную гладь следующего подсолнуха.
Но что она могла? Крепко засевшая рука тащила ее прямо за сердце, сквозь всю боль, скорбь и отчаяние.

Любимые глаза напротив глядели привычно-заботливо, привычно-тепло и, как ей казалось раньше, привычно-нежно. Будто бы ничего не поменялось для Лернца. Им просто не суждено быть вместе, это же ясно.
Адель кивала, не противясь доводам разума. Все, что говорил ее жених, являлось чистейшей правдой. Бывший жених, теперь уже точно - бывший.
Отняла ладонь, которую он держал в своих, и убрала под столик, сжимая подол юбки.

Рука пульсировала, когда она протянула ее к отражению. Кровь текла и текла, смешиваясь на коже в некрасивые пятна.

Она, конечно, не возражала. Ее выдержки хватит для того, чтобы принять происходящее с достоинством. Она не потребует жениться на себе, не побежит жаловаться отцу, не будет и вымарывать в грязи их репутации. Лернц прекрасно это знал и просто ставил точку в том, в чем, должно быть, поставить точку следовало давным-давно.
Отчего же ей вдруг стало так неудобно-пусто, как будто ее всю выстудило в одно мгновение?

К горлу подкатила тошнота. Лернц. Она еще помнила, кто это. Она еще знала его. Так давно, так много, столько мыслей. Попыталась попятиться от зеркала, но ноги будто приросли к ржавой земле.

Адель только отвела взгляд, не в силах больше смотреть на него. Они останутся друзьями? Ведь они и были только лишь друзьями, так, Лернц?
Ей оставалось соглашаться, медленно кивая в ответ. Они уже пару лет не работали вместе, как только все пошло наперекосяк после...

Даже сквозь боль и страх Адель ощутила непривычную растерянность. Будто бы женщина в отражении знала что-то, что помогало ей покорно принимать происходящее. Что-то очевидное, что-то, что должна была знать и она.
Но... Что?

Если бы он хотел на ней жениться, то давно бы это сделал. Если бы он только немного ее любил.
- Все хорошо, - улыбнулась слабо. - Конечно, я не исчезну из твоей жизни.
Конечно же она исчезнет. Он пойдет дальше, чтобы повстречать ту, которую поведет под венец, а она... Разве в ее сердце есть место на чувства к кому-то другому? Разве хватит у нее решимости стать верной кому-то другому?

Разве в ее жизни вообще осталось право на душевную привязанность? Одиночество - колкое, как эти зеркала, не способное согреть, как это солнце, тяжелое, как ее изрезанные руки, душное, как полный желтой пыли воздух. И здесь и сейчас она снова одна. Никто не придет. Никто не спасет ее.

[Эхо]

Это был какой-то неправильный подсолнух. Его листья грустно висели, словно сожженные солнцем, а зеркало оказалось мутным и подернутым пеленой. Рассмотреть что-то было сложно, но внимательному взгляду, подстегиваемому испытываемой болью, оказалось это подвластно.

Уютная кафешка в маггловской части города. Мужчина со рыжими волосами смотрел на нее ласково. Так смотрят на давнего друга. На сестру. На хорошую знакомую, с которой замечательно бывает встретиться на выходных. И так не смотрят на невесту, которую мечтают вести под венец.
- Это было не наше решение, Адели. И сейчас, только сейчас мы принимаем, наконец-то, свое. Мои чувства к тебе навсегда останутся полны тепла и любви. Но это не та любовь, на которой мы сможем построить семейное счастье.
Он накрыл ее безвольно лежащую на столе руку своей ладонью, мягко погладил косточки запястья, словно в попытке утешить, успокоить.
- Мы останемся друг у друга навсегда, Адели. И когда найдем тех самых... Обязательно, будь уверена, заставим их подружиться друг с другом.
Мягкий смех раздался, ударяясь о стены маленького помещения и возвращаясь к ним.
- В конце концов, мы - идеальная команда. Всегда были и всегда будем. Сейчас... это просто такой период жизни. Не самый легкий, но и его мы переживем. Ты найдешь себя на новом месте. Ты всегда была сильным специалистом, это оценят. Я же...
Вторая ладонь присоединились к первой, беря ее руку в заложники и не давая шанса отдернуться, убрать руку. Да и хотелось ли ей сейчас терять это тепло? Словно бы уже украденное, уже - не ее.
- Мне потребуется немного времени, чтобы устроиться на новом месте. Но, представляешь, Мунго? Новая глава жизни - разве это не прекрасно? Такая высокая ступенька в карьере... Я счастлив, Адели.
Разговор плавно сошел на нет, после чего мужчина попрощался, напоследок поцеловав ее в щеку. В этом жесте было много тепла, но не было никакой страсти. И Адель оставалось только подставить лицо, а потом смотреть на то, как он, окрыленный своими перспективами, выходит на улицу. Улыбается ей напоследок, машет рукой, развернувшись лицом... И огромная черная тень - маггловская машина, от которой не спасет то, что ты маг - с огромной скоростью влетает в неосторожно вышедшего на проезжую часть человека.

Этот подсолнух не взорвался осколками, лишь пожух, уронив на бурую землю свою голову с потухшим зеркалом. Следующий цветок так близко, что у Адель даже нет времени проверить, цело ли еще то зеркало, в которое она только что смотрелась.

[Адель Фаркаш]

Сжала виски в бессильной панике, не обращая внимания на то, как куски стекла от этого жеста глубже и больнее врезаются в тело. Новый острый приступ боли не смог вырвать ее из ужасной картинки.
- Нет, это не правда, не правда...
Ее шепот зазвенел вместе с отражающимся от зазеркального мира воздухом и, наверное, тоже рассыпался на осколки, когда Адель, словно очарованная, повернула голову и нашла затуманенным взглядом последнее отражение.

Ровные строчки в дневнике среди пляшущих рисунков. Частная практика. Статьи. Бурная переписка с коллегами. Пустая квартира в тихом маггловском районе Дьёра.

Адель замотала головой в тихом отчаянии. Или просто очень сильно захотела это сделать? На самые простые движения сейчас не находилось сил.

Одна женщина, вторая, третья. Смеси и трубки. Шприцы. Зелья, после которых не хочется смотреть в глаза собственному отражению. Темнота и тишина холодной спальни.

Найдет ли Адель силы дышать? Воздух вдруг тоже будто бы превратился в мириады осколков, царапающих ее изнутри.

Поезда и паромы. Камины и порталы. Старая шотландская деревушка и...

Зачем она приехала сюда? Как будто здесь был кто-то, способный ее удержать от самой себя. Кто-то... Но кто?

Пустой дом в Хогсмиде. Ровные строчки в дневнике напротив рисунков. Бурная переписка с коллегами. Юноша, попавший в страшную ловушку. Спальня, больше похожая на чердак.

Как она оказалась так далеко от дома? Зачем?

Веселый смех с французским акцентом. Шерсть в еде, носу, на амбулаторных кушетках. Теплые вечера у камина. Простая частная практика, ворчащие бабки и козы. Заброшенные журналы и заумные письма.

Кажется, кровавая пленка на глазах Адель засохла, окончательно мешая ей смотреть прямо перед собой. Но какое это уже имело значение?

Кривые строчки на ровных страницах. Числа, идущие в неверном порядке. Пустота в гостиной, в постели, в кабинете и в голове. Даже голос оставил ее. Ставший уже привычным мягкий баритон. Отчего и он оставил ее?

Чей же он был? Такой родной и чужой одновременно. Совсем как этот дом. Разве у Адель остался хоть где-то дом?

[Эхо]

Следующий подсолнух был огромным. Его зеркало отражало небо и землю, наверное, отразило бы и целиком саму Адель, если бы не оказались в его глубине совсем другие люди.

Их имена она не могла бы назвать сейчас, даже если бы это дало шанс прекратить боль, расчертившую ее лицо и руки. Мягкие улыбки друг другу, но никогда - самой Адель. Громкий смех над словами друг друга, но никогда - самой Адель. Да и говорила ли она хоть что-то? Хоть что-то, что могло запомниться этим людям, таким родным и таким далеким? Кажется, нет. Их жизни шли своим чередом, никоим образом не трогая ее саму. Была она или нет - это ничего не менялою
Уловить четкую картину в отражении у нее не получалось. Та ускользала, словно шелковая ткань. Лилась журчащей водой сквозь пальцы, не остановить, только смотреть на то, как утекают воспоминания и лица. Чем больше людей и голосов, тем быстрее текла вода. Некоторые лица мелькали так быстро, что она даже не успевала их запомнить - ни на минуту, ни на секунду. Впрочем, какая разница, если в итоге исчезали они все?

Медленно и словно бы торжественно, зеркало подсолнуха растворилось, не добавив к ее кровоточащим ранам ни одной новой. Подсолнухи рядом мягко притягивали - и впервые собственная боль отрезвила достаточно, чтобы при желании остановиться, не смотреть в свое отражение.
Откуда-то сбоку раздался голос. Незнакомый мягкий женский голос, в словах которого не было ничего мягкого.
- Ты разочаровала нас, Адель. Столько сил вложено в воспитание, в образование, в связи... Ты хотя бы представляешь, сколько усилий нам потребовалось, чтобы тебя взяли на работу в тот госпиталь? Думаешь, так просто устроиться колдопсихиатром молоденькой выпускнице не самого престижного учебного заведения? И что в итоге? Ты даже жениха, поданного тебе на блюдечке, не смогла удержать! Так ли поступают любящие дочери?
И совсем рядом поддакнул другой, на сей раз детский голосок.
- Вот уж лучше бы и не брали на работу! Тогда я была бы жива!

[Адель Фаркаш]

У Адель просто не осталось сил. Она осела ровно там, где стояла. Ее терзали такие глубокие, разрывающие на части чувства, что они будто бы просто не могли принадлежать ей.
Захлестывающая нежностью любовь. Разве ей было, кого любить так сильно и так безответно?
Горько оседающая на языке вина, исподволь отваживающая ее от всего яркого и вкусного. Неужели ее ошибки обошлись так дорого?
Глубокая и спокойная, как прежняя уверенность в людях, преданность. Но разве у нее была работа, которой она могла себя посвятить? Семья? Друзья?

Подтянула ослабевшие ноги к груди и неловко обняла их руками, будто баюкая себя. Теперь ей казалось, что это она сама изрезала себя. И, конечно, не смогла завершить начатое. У нее никогда не оказывалось достаточно решимости и сил. Достаточно смелости и воли.
Адель не требовалось разворачиваться, чтобы узнать голоса. Да и могла ли она вообще сделать еще хоть одно движение? Если они пришли, чтобы казнить ее, то что способно было удержать их от задуманного?

[Эхо]

А голосов добавилось. Теперь вокруг звучали и мужские, и женские голоса. Наперебой они рассказывали свои истории и спрашивали, почему Адель не помогла, почему не справилась, почему не смогла. Вспомнить хоть одно имя - невозможно, узнать хоть один голос - нереально. Одно совершенно точно ясно: они ее знают. Знают ее прошлое и настоящее. Знают лучше, чем знает она сама. Потому что сама Адель помнит лишь свое имя. Сложно забыть то, что звучит со всех сторон. От этих голосов не спрятаться и не скрыться, сиди или беги, но звучащие в горячем воздухе слова ранят ничуть не хуже осколков тех стекол, от которых все еще стекает по лицу и рукам горячая кровь. И, кажется, это не прекратится никогда.

[Адель Фаркаш]

Чем дольше Адель сидела, тем больше вокруг нее оказывалось голосов. Ее тело дрожало, инстинктивно отвечая на их слова так, будто те были подобны ударам плетей.
Будто бы боли в лице и руках самой по себе было ей недостаточно. Кровь все сочилась и сочилась, пропитывала рубашку и юбку, стягивая подсыхающими корочками кожу.
А солнце все палило и палило, катаясь наверху и никак не заходя за горизонт.
Даже подсолнухи, похоже, продолжали расти, звенеть, манить и... умирать?

Всему в человеке рано или поздно наступает предел. У Адель не было ни одного ориентира, чтобы отследить время, и она не могла бы сказать, сколько так просидела: час, день, месяц или целый год. Просто в какой-то момент все речи ее обвинителей слились в сплошной неразборчивый гул, будто где-то там, на краю сознания поселился растревоженный улей. Ее имя, то и дело пробивающееся сквозь этот гул, перестало Адель хоть как-то трогать. Что-то лопнуло внутри нее и осыпалось осколками совсем как жуткий подсолнух.
Она потерла затекшими руками глаза неловко и, упираясь в горячую землю, попыталась встать. Однако, сколько Адель ни мучила себя, ноги держать ее отказывались. Слишком долго сидела? Раны оказались глубже, чем она чувствовала? Или притяжение этого места играло с ней злую шутку?
Впрочем, причины не интересовали ее по-настоящему. Переведя дух с закрытыми глазами под шум-гул голосов, она, наконец, огляделась вокруг себя. Тут же должна быть какая-то дорога? Если она не сможет идти, то поползет.

[Эхо]

Стоило Адель встать, как голоса обрели кровь и плоть - пусть и призрачную, буквально прозрачную, но теперь она видела всех тех людей, что стояли вокруг, обвиняя ее, крича на нее, плача из-за нее. Хор голосов не утихал ни на минуту. А дорога... Дорога вилась по полю подсолнухов, манящих своими зеркалами, уходя куда-то вперед. Кажется, что поле бесконечно, как и дорога. Как и люди, стоящие вокруг, не касающиеся ее, но и не дающие сбежать от них. Несмотря на палящую жару и то, что Адель не видела еды и воды все это время, силы в ее теле достаточно, чтобы двигаться. Вот только куда?

[Адель Фаркаш]

Вероятно, так и сходят с ума? Она могла бы попытаться прогнать их прочь, но вместо этого просто смотрела сквозь искаженные гневом и болью лица так, будто те ничего для нее не значили. Адель даже вины не чувствовала ни перед кем из них - их оказалось слишком много.
Найдя взглядом дорогу, Адель поползла по ней. Не куда-то, а отсюда. Будь она собственным пациентом, то непременно призвала бы себя остановиться. Однако Адель Фаркаш не была пациенткой, и точно не была сейчас колдомедиком. По-настоящему бесконечных полей не бывает, ведь так? И все же что-то внутри нее слабо дрогнуло, заставляя повернуться посмотреть назад, туда, откуда она пришла. Там хоть что-то осталось?

[Эхо]

Позади было все то же поле и та же дорога, что и впереди. Даже толпа галдящих призраков была такой же. Кажется, между вперед и назад не было особой разницы. Дорога послушно вилась по полю, не прерываясь и не исчезая. Как и не меняясь: все те же подсолнухи, все та же дорога, все те же призраки, чьи голоса ввинчивались в сознание, не давая ни секунды покоя от своих требований и вопросов.

[Адель Фаркаш]

Послушав гул еще какое-то время, Адель заключила, что находится где-то посередине. Можно было поползти вперед. Можно было поползти назад. Это даже удобно, когда между направлениями нет никакой разницы. Если нет разницы, значит, нет и самого направления.
- Что вам от меня нужно?
К ее удивлению, голос прозвучал громко, а слова - очень четко. Вероятно, на фоне призрачных, пусть и превосходящих количеством, голосов.

[Эхо]

Стоило ей обратить внимание на призраков, как те заговорили еще больше, еще громче, еще ближе. Голосов стало настолько много, что если прежде она могла различить отдельные слова и предложения, то теперь невыносимо громкий гул не оставляет шансов понять хотя бы слово.

[Адель Фаркаш]

Они не могли ее убить, это ясно.
В том, что она спятила, Адель уже тоже не сомневалась.
Она уселась на землю снова, зажала ладонями уши так крепко, как могла, сейчас почему-то с трудом игнорируя боль. Крепко-крепко зажмурилась и, набрав столько воздуха в грудь, сколько вообще могло туда поместиться, пронзительно-громко закричала, то ли пытаясь заглушить голоса, то ли надеясь позвать кого-то живого, то ли просто выплескивая то, что прежде было терпением и смирением.

[Эхо]

Один голос никогда не будет звучать сильнее десятков и сотен голосов, даже если те голоса принадлежат призракам. Голос Адель утонул в хоре жалоб и обвинений, слившись с ним и словно бы дав ему лишь больше силы. Но никто не откликнулся на ее крик, кроме тех, кто и так уже был рядом.

[Адель Фаркаш]

Она не совсем понимала, почему продолжает попытки что-то сделать. Вероятно, потому что не может забыть и себя?
Опустив руки, вглядывалась в лица, но не находила ни одного по-настоящему знакомого. Вслушивалась в жалобы, но так и не смогла почувствовать что-то, кроме боли и ужасной усталости.
Несмотря на эту усталость она все еще могла двигаться и двинулась по дороге вперед. Где-то же должен быть край. Всему приходит конец. Все, абсолютно все проходит.
"Все проходит, и это пройдет", - говорила себе Адель снова и снова, оставляя людей позади себя. Не этих, а реальных, живых, любимых и ненавидимых ею. Они ведь когда-то были в ее жизни?
- Все проходит, и это пройдет, - забормотала упрямо, двигаясь вперед. - Или дорога, или я.
Что-то кончится раньше, и голоса утихнут. Боль утихнет.

[Эхо]

Вот только дорога, подсолнухи, солнце и хор кричащих и давящих на ее сознание голосов не прекращались. Кажется, это и правда был бесконечный путь, на который ей столь же бесконечно хватало сил физических.

[Адель Фаркаш]

Адель ползла, останавливалась, утыкалась лбом в горячую землю. Как движение не приносило усталости достаточной, чтобы сознание затуманилось окончательно, так и остановка не вела к облегчению. И тогда Адель продолжала ползти вперед.
Она не различала слов, не понимала снова и снова бросаемых в нее обвинений, не принимала ни одну жалобу, но что-то в ее сознании реагировало против ее воли. Как иначе объяснить внезапно подкатывающие к горлу рыдания? Всякий раз, когда удушающие слезы настигали ее, она давала им волю. То сжимаясь в комок и задерживая дыхание до головокружения, то просто продолжая ползти и позволяя слезам смешиваться с кровью и оставаться на лице.
Но слезы приносили только больше опустошения. Как будто внутри нее обнаружился колодец, и она никак не могла вычерпать его до дна.
Солнце продолжало палить, словно насмехаясь над Адель и ее слабыми попытками понять, сколько времени утекло из нее вместе с кровью и слезами. Колени и ладони саднило, и в конце концов настал момент, когда земля стерла кожу до мяса.
Эта остановка далась Адель нелегко. Гораздо легче было бы игнорировать добавку к боли и упорно двигаться вперед. Происходящее казалось ей вполне справедливым. Раз у нее нет цели, то и дойти до нее не получится.
Ухватившись за ствол ближайшего к рукам подсолнуха, Адель то ли попыталась встать, то ли склонить его зеркальную голову к себе.