livehogwarts.ru

1. Имя, Фамилия (русскими буквами)

Анка Копош

2. Возраст (количество полных лет)

17

3. Статус крови

*клякса* чистокровная (подробности высланы в ЛС мастерам)

4. Биография (от 500 слов)

Единственная дочь г-на Копош, занятого на государственной службе до, во время и после ее рождения, и г-жи Копош, погруженной в светскую жизнь столь плотно и самозабвенно, что дальнейшие упоминания о ней будут излишни.

Светское образование получала урывками, периодами обращаясь то к английскому языку, то к танцам, то к конструированию, то к живописи, то к географии в соответствии с любимой специализацией очередной «няньки». Мало ездила за отцом по миру, обитаясь в особняке под Бухарестом. В сам город выезжала в основном до пяти лет. После – и после нескольких побегов из-под вялого присмотра – оказалась практически заперта дома. Поступление в Дурмстранг перенесла как неизбежную смену места жительства. Уехала из дома без сожаления, не особенно думая о родителях, доме и том, что ее ожидает.

До того предоставленная большей частью сама себе, долго и трудно входила в режим, возненавидела соседок по комнате и влюбилась в товарищей по учебе разом и на все шесть лет вперед. Завела себе много приятелей и приятельниц тут и там, легко сходилась с профессорами, много смеялась и с виду была откровенно счастлива. Близко же к себе не особенно подпускала и курса до третьего не имела конфидентки. Училась без разбора, первые годы радостно хватая любые знания, попадающие под руку, дальше – подостыла, но успевать не перестала, беспроблемно переводясь с курса на курс.

После первых же каникул осознала пустоту родного дома и полную отстранённость семьи, впала в меланхолию дня на три, затем решительно из нее выпала и до конца шестого курса с этой особой более не общалась.

Политикой совершенно не интересовалась, начисто игнорируя общественные настроения, к концу обучения проявляющиеся все более остро. Не разделяла людей по статусу крови, да и голова, откровенно говоря, была занята другим. Мнения родителей по этому поводу не узнала, отправляя традиционные два письма в год. В каникулы же гостила то там, то тут, то просто вдоволь спала и бродила, где вздумается.

К спорту обнаружила полное равнодушие, восполняя физические нагрузки исследованием территорий школы и нередкими (хоть и не очень успешными) вылазками за ее пределы, прогулками по крышам под луной и подбивание однокашников к охоте на ворон. На пятом курсе решительно была засунута на факультатив по ЗОТИ в попытке усмирить все больше раздражающую педагогов активность. Посещала его бессистемно, вовсю кокетничала со старшими студентами и трепала нервы профессору Н., воспринявшему такое поведение как личный вызов. Почти не вылезала с отработок весь пятый курс, но резко изменила поведение на шестом. Более не ввязывалась в истории, не пыталась сбежать за пределы школы (в этой связи была допущена к экзамену на аппарацию и вполне успешно его сдала), не подбивала однокашников на шалости. Посещала занятия регулярно, вела себя сдержано, проявила вкус в одежде и все чаще демонстрировала привитые еще в детстве манеры. Кроме прочего отстранилась от подруг, активно ввязавшись в тайную переписку. В дортуарах уже не шепотом обсуждали помолвку.

К концу года до того будто светившаяся изнутри Анка потухла. Не раз и не два была вызвана к директору, плохо спала и мало ела и расскандалилась со всяким, сунувшимся к ней ближе, чем на расстояние волшебной палочки. Уже большей части бывшие подруги пожимали плечами, профессор Н. выставил с факультатива, дамская часть педагогического состава и вовсе кривила губы и презрительно отворачивалась. Из школы Анка уехала еще до конца семестра.

Выдержка из характеристики на перевод:

<…> студентка показала себя как энергичная, в меру прилежная ученица, относительно ровно успевающая по всем основным дисциплинам (подробнее см. Личное дело № М0156_П) <…> привлекалась к организации адаптации первокурсников <…> обладает исключительными манерами и способна должным образом представить свою страну <…> совместным решением педагогического совета считаем перевод возможным и желательным для дальнейшего профессионального образования и культурного обогащения <…>

5. Характер (от 50 слов)

Анка росла непоседливым и жизнерадостным ребенком, любопытным до любознательности и энергичным до влипания в истории, кои сама себе с удовольствием создавала. Ее деятельная натура просто не могла довольствоваться предложенным течением жизни, а потому сперва Анка доводила бесконечно меняющихся гувернанток, а потом – педагогов Дурмстранга со всей возможной энергичностью. Усвоившая четко, что есть хорошо, что – плохо, Анка просто наслаждалась жизнью на всю катушку на свой оригинальный манер, игнорируя, перешагивая, а то и разнося все препятствия на своем пути.

6. Внешность

Соответствует аватару.

7. Имя модели для аватара, ссылка на исходник

Козмина Стратан


8. Во что я люблю играть

Во всякое, особенно – с интересной историей. Было бы здорово отыграть историю перевода из Дурмстранга и разоблачение героини, но тут как пойдет. Социалка, квесты, практикумы, загадки, — все на ура. Учеба – умеренно по возможности.

9. Связь с вами

633235677 (аська)

10. Прим.

По акции «Перевод из Дурмстранга». Факультатив по ЗОТИ упомянут для ОБВМной истории, на знания базового курса заклинаний по ЗОТИ не претендую.

Удовлетворенно подшил анкету к делу.
- Отличная анкета, мисс Копош! Теперь вас ждет Мэри в своей мастерской. Оттуда будет уже понятно, куда идти дальше.

Семестр 1995 года.

Энергии от перевода и переезда хватило ровно на то, чтобы распределиться на Гриффиндор, завести поверхностные знакомства и впасть в меланхолию обратно. И потому большая часть семестра прошла для Анки как в тумане, не вызывая практически никакого интереса. Тем более, что Хогвартс был странным, порядки в нем сперва вообще не поддавались никакой логике, в администрации творилось что-то, вокруг школы творилось что-то, и ни в то, ни в другое лезть не хотелось. Большая часть ее бывших однокашников пришла бы в восторг от политики и возможности сунуть нос везде просто потому, что за тобой не только не следят, но и откровенно пихают в это.

Чего только стоил дурацкий неорганизованный патруль! Она, предположительно не представляющая, за какой конец в бою держать палочку, и Доу, кривляка-авантюрист с энтузиазмом, но без приложенной к нему инструкции. Они выкрутились как-то, она наплела там что-то и поклялась себе больше ни во что подобное не ввязываться. Все еще убеждая себя в том, что приехала учиться. Только учиться - разве это сложно?

Видимо, следуя этому внутреннему убеждению, даже прошла собеседование, выбрав специализацию больше наобум. А после - пришлось вступать в невнятную переписку с будущим наставником, которая совершенно не внушала уверенности в том, что Разрушителем проклятий или, как себя именовал в письме ее предположительный учитель, Заклинателем, у нее вообще когда-нибудь выйдет стать. Тем более, что после в какой-то момент она обнаружила, что за ней вообще никто и никак не следит. Не полоскает мозги, не вывешивает табели на всеобщее обозрение с позорными надписями поперек, не отправляет на отработки за пропуски лекций. И лекции стали легко пропускаться, особенно - ЗОТИ, непонятное, но вроде как обязательное. И в сухом остатке по учебе она не просто не продвинулась, второй раз высиживая шестой курс, но и ушла в минус, растеряв привычку к жесткой самодисциплине. И в этом смысле она будто бы вернулась в дошкольное детство: предоставленная самой себе и невероятно одинокая.

Одиночество грызло ее ночами, приходило в снах, прорывалось безразличием к происходящему. Оно ело и ело ее, откусывая все большие куски. А потом случился бал. И Джон. И купол. Ее сперва будто включило, выдернув в реальность и шмякнув о нее со всей силы, а потом - разогнало на какие-то невероятные скорости так, что она просто не успевала осознавать, что происходит, как это происходит и почему. Но даже так жить оказалось лучше, чем месяцы до этого. В этом было больше от нее. И ей стало казаться, что ради этого можно, пожалуй, разрушить жизнь до основания, а потом выстроить обратно, вручную устанавливая каждый кирпич.

Но только выйдет ли?

Где-то между Рождеством и Рождеством (1996 год).

Кирпичи устанавливались плохо, криво, неустойчиво. Кирпичи падали и разбивались, оставляя на руках кровавую пыль. А Анка все таскала и таскала их, с упорством упершегося в закрытые ворота барана. Запихивала в темные дыры, прилаживала сверху. С одними - ругалась, сбивая кулаки в попытке затолкать на нужное место, другим - шептала едва-едва, будто камень мог услышать. Услышать и сжалиться, наконец.

Кирпич с учебой был очень простым и понятным. Ровным. Лекции, семинары, практики. Анка училась остервенело, училась больше, чем все шесть лет Дурма. Посещала все, до чего могла дотянуться. Бесконечные долги по Заклинаниям, выходившим под конец практически бездумно, дежурные улыбки профессору и бессменная морда тем самым кирпичом. Поддерживать легенду "Я буду Взломщиком" оказалось неожиданно легко. Ухватиться за добрый совет куратора об образе идеальной студентки - еще проще. Да, пересдавать всю программу по Трансфигурации за один семестр - это именно то, что ей необходимо. Потому что иначе не возьмут в магистерский класс. А в магистерский класс нужно очень: она же будет Взломщиком! Причины и следствия удобно расположились в правильных местах. Одно занятие, другое, третье. И вот, Анка уже катится по рельсам, ее день расписан по минутам. Нашлась свободная? Пожалуйста, Зелья! Ведь идеальные студентки появляются везде, даже в лабораториях, глаза бы которые не видели. Корпят над составами, просто потому что... могут?

С Зельями случилась осечка, даже две. Во-первых, зелья начали предательски получаться. Возможно, преподавательский талант профессора Снейпа сыграл с ней злую шутку. Возможно, на продуктивность как-то влияло отсутствие бесконечных насмешек и риска получить по рукам. А, может быть, ключевой оказалась все же сосредоточенность. Сосредотачивалась Анка тоже так, как никогда в жизни. И вот из совершенно не-зельевой она превратилась в сносно варящую. И вот эта осечка потянула за собой вторую, совершенно безобразную.

Анка, конечно, учебу не полюбила. Сколько бы радости ни приносили выходившие превращения, сколько бы интересных и не очень бесед она ни вела, сколько бы ни вычеркивала долгов в списке от наставника, вся эта кутерьма служила одной-единственной цели. И цель эта была совсем не полученный в конце семестра значок.

Анка бежала. Со всех ног, не позволяя себе передышек, бежала от одиночества и свободного места в голове. Учеба заполняла ее день, выдавливала случайные и не очень мысли, постоянное сосредоточение на колдовстве спасительно избавляло от необходимости помнить что-то еще, знать что-то еще, чувствовать что-то еще.

Но бесконечно бежать не выходило физически, время беспощадно шло, звон колокола возвещал об окончании занятий, библиотека закрывалась, гриффиндорцы из гостиной разбредались по спальням. Ночь приходила по расписанию, сдвинуть которое Анка не могла.

Ночь приходила не одна. Вместе с ночью шли кошмары нестройной вереницей. Бывали ночи, в которых Анка не могла проспать и часа к ряду, снова и снова подскакивая с колотящимся сердцем. Бывали ночи обманчиво-спокойные, в которых кошмары приходили только под рассвет. А были еще ночи, которые мучили ее совершенно другим. За кошмарами по пятам следовал страх, с каждой ночью будто становясь темнее и материальнее. "Тик-так", - пел страх. "Тик-так, тик-так, тик-так". Этот страх выворачивал все жилы, добирался до сердца, хватал его в тиски, заставляя лезть на стенку. Она бы и лезла, если бы не была им основательно парализована. Однажды она посмотрела ему в глаза, а очнулась - с отвращением к себе, бурым застрявшим под ногтями.

Таким образом очень скоро стали существовать две Анки. Одна - училась, встречалась с друзьями, шутила, смеялась, заводила кошку, жарила пончики, ходила на неправильный пикник и, в общем, жила совершенно нормальной жизнью. А вторая тихо и медленно сходила с ума.

Только один раз в ее школьную жизнь прорвалась та, неправильная, Анка. Она сама ее впустила, сама проложила дорожку своим кошмарам, отмерила нужное количество движений против и по часовой стрелке и во много раз усилила, доведя до кипения в чертовом котле.

Приступ. Травма. Лазарет. И уже другие зелья. С тех пор у нее были чудесные зелья, на которых можно было спать. Она и спала, пока ощущение полной бессмысленности утекающего времени не накрывало ее с головой. Разве это было правильно? Разве это было справедливо? Разве имела она право просто спать, вставать, ходить на занятия, есть, окружать себя людьми, а потом снова - засыпать глубоким ровным сном, укорачивающим ее ночь до мгновения? И зелье оставалось нетронутым, и кошмары послушно приходили, а часы бухали громко-громко.

А еще она скучала. Постоянно, не жалея сил, до захлестывающей тоски скучала и надеялась, что он придет.

Был у Анки еще кирпич неровный, весь в трещинках, сколах и явно передержанный в печи. И кирпичу этому никак не находилось места. Она вертела его и так и этак, ставила осторожно, упрашивала, прижимаясь к шершавому боку губами, но он выскальзывал снова и снова, сдирая кожу до крови. С Джоном не существовала ни одна из Анок и обретались сразу обе. С Джоном она то горела, вытравливая из тела ужас. То тихо и обреченно хваталась за его широкие плечи, пытаясь верить в то, что все будет хорошо. Череда странных, по отдельности совершенно бессмысленных действий вдруг наводнила ее жизнь. Тяжелые разговоры о ребенке, твердое обещание не уезжать, договоры о женитьбе, соглашение с отцом, покупка дома, подготовка к свадьбе, церемония и банкет. До какого-то момента все будто бы шло так, как и может идти у двух людей, налетевших друг на друга случайно, вцепившихся вдруг в друга отчаянно, и пытавшихся поступить правильно. Она исправно держалась своей части договора, доверившись почти бездумно. Ни джонова безответная любовь, ни контракт, ни безобразная сцена в кухнях, когда любовь вдруг ни с того ни с сего стала на время ответной, ни одинокие ночи, ни редкие встречи, ни даже то, как упорно Джон избегал ее с каждым днем растущий живот, не колебали ее решимость исполнять данное ему обещание.

А кроме этого обещания у Анки не было ничего. Понимание пришло не в одно мгновение, оно точило что-то внутри мягко и незаметно, точило-точило, пока не заняло столько места, что не замечать его стало просто невозможно. И в один из рассветов она всей кожей ощутила: будущего нет. Его просто нет, а вместо приближающейся шотладской осени - полная чернота. Решение оказалось четким, ясным и очень простым. Кирпич сам выпрыгнул из рук и занял устойчивое положение. Все в этом решении было хорошо. У ребенка появлялся шанс, а Джон обретал свободу от всех обещаний. Выход представлялся совершенно идеальным, вот только она не хотела умирать. Анка так отчаянно хотела жить, что просто не могла никак примириться с тем, что совершенно точно собиралась сделать. То ли от этого отчаяния, то ли от все тяжелее с каждым днем наваливающейся усталости, то ли толкаемая еще неосознанной, неистраченной любовью, она написала письмо. Письмо должно было попасть в руки к Джону, когда все разрешится. Письмо было ее последним вдохом, сентиментальной драматической попыткой сказать еще немного из бесконечности того, чего она ему сказать не успела.

Был еще один кирпич, вставший практически нормально. Думать об этом кирпиче Анка не думала, но всякий раз, когда наталкивалась, руки так и чесались взять и вышвырнуть. Примерно с той же решимостью, с какой староста-Эбигейл выставила ее из спальни, за минуту поменяв к ней совершенно расположенное прежде отношение. С той же горячностью, с какой девочка-Эбигейл выливала на нее ведра, полные неизобретательных оскорблений. С той же твердостью, с какой гриффиндорка-Эбигейл подняла на нее, беременную, палочку в Большом Зале. Все в этой истории было замечательно. Верх был вверху, а низ - внизу, и они совершенно не собирались меняться. Анка твердо знала, кто такая она и кто такая Эбигейл. И то, что именно она доставила Джону это сопливое письмо, даже не казалось насмешкой. Ну, а кто еще мог-то?

Джон, Анка и письмо разминулись на какие-то часы. Часов были то ли единицы, то ли десятки. Находящаяся в эйфории от вновь обретенной надежды Анка не считала. На нее в один поистине волшебный момент обрушилось будущее. Перед глазами встала череда осеней, лет, зим, весен. Живой - действительно, правда, Львенок обещал! - и здоровый сын, много света, много радости, много-много дней, ночей, недель, месяцев. Там, в этом воображении, с ними был Джон. Без груза нависшей над их малышом беды, почти свободный Джон и обязательно счастливый. Это были самые чудесные часы за весь безумный год. Часы, в которые она верила, что все сделала правильно. Верила, что сможет принести им троим счастье. Верила так же горячо, как ее согревал накануне колдовской гриффиндорский огонь. Заложенная жизнь казалась сущим пустяком. В конце концов, ей давали отсрочку! Она готова была согласиться служить сколько угодно вечностей, если это сохранит ее ребенку жизнь. Еще вчера вместо вечности была чернейшая пустота. И пока она парила на облаке из настоящей надежды, баюкая свой огромный живот, Джон читал письмо.

Бум. И выпал обоженный в сколах кирпич.
Бум. Бум. Бум. Посыпалась за ним вся ее так трудно собранная по кусочку жизнь.

Иногда, после полного счастливых забот о ребенке дня Анка засыпала не сразу. Иногда, осторожно прижимая ладони к груди, будто иначе оттуда могло что-то выпасть, она задавала себе один-единственный вопрос.

Почему?

В это "Почему?" вмещалось все. Почему ты попросил меня остаться, Джон? Почему ты нарушил обещание, Джон? Почему ты бросил собственного ребенка, Джон?

Почему так больно, Джон?

Но ни один ответ не помещался в ее голове, ни одному ответу Анка не верила. Получив скоропостижный развод, оставшись внезапно матерью-одиночкой, без семьи в совершенно чужой и странной стране, она все еще верила Джону Доу. Если бы она отказалась от этой веры, что бы у нее осталось?

Ее друзья, проявлявшие заботу тихо, но верно. Осознавал ли Лёринц Месарош, как много он сделал той совершенно не врачебной и не обязательной частью заботы, так щедро достававшейся ей на протяжении всей беременности и после родов тоже? Осознавала ли Ника, как крепко она держала кусочки анкиной реальности в своих руках, не давая им расползаться, теряться и перепутываться? Осознавала ли Хель, как вовремя она оказалась со своим простым и понятным планом, следуя которому, Анка и пережила этот семестр? Анка точно ничего из этого не осознавала.

Ее сын. Полностью зависимый от нее, перевернувший ее мир, заполнивший не только ее дни, но и ночи. Он весь был - счастье, и Анка с ним была наполнена этим счастьем до краев. Чистое, светлое, оно проникало сквозь кожу до самых костей. Оно заполняло все раны так, что они совершенно не болели. Но почему-то это удивительное счастье не могло их залатать.

Внезапный визит Урла за пару коротких часов очень хорошо показал: раны на месте. И старые, дурмовские, и свежие. На пару часов ее выдернули из розового облака, которым она себя обложила, полностью отгородившись от реальности. В этом облаке из любви и усталости было очень удобно и безопасно, в этом облаке не нужны были никакие люди. В этом облаке можно было не думать и не бояться. После Урла она думала, много думала и боялась совершенно другим страхом.

Она стояла в центре огромного-огромного мира, вокруг нее лежали обломки кирпичей, но за обломками начиналась настоящая жизнь. Что с этой жизнью делать, Анка не знала. Что делать с любовью к Джону, Анка не знала. У нее остался один-единственный ориентир. Пока маленький и беспомощный, но уже с очень крепкой хваткой и громким требовательным голосом. Конечно, Анка понимала, что нужно наоборот. Это она должна быть сыну опорой и ориентиром. Это она должна дарить ему любовь. Она должна сделать все, чтобы он был счастлив, пусть даже без отца. Она должна сделать все, чтобы он был в безопасности. Да, должна. Но что именно она должна делать? Анка не знала.

Но у нее было главное - была жизнь, пусть и выданная по отсрочке.