Больно.
Сколько бы лет ты не находился в приюте, ты не можешь привыкнуть к боли. Кажется, еще немного, самую малость, и она станет чем-то обыденным, чем знакомым, почти другом тебе. Но в следующий миг, ты уже кричишь до боли в горле, от ударов хлыста. Кай никогда не сдерживал крик. Те, кто причиняют боль, хотят ее видеть. Если ты будешь страдать, тебя быстрее отпустят. Но в этот раз все пошло совсем не так.
Кай сидел на полу в туалете. Он никак не мог вспомнить, как оказался здесь. Но разве это было самым страшным? Глядя на свои руки, он вдруг расхохотался. Такое странное ощущение. Если приложить руки друг к другу, он может словно снова чувствовать чужую шею под своими пальцами. Чувствовать, как он сжимает ее, как сопротивляются мышцы. Вкусный звук. Тот звук, когда директор ударился о стену был похож на звук разбившегося яйца. Нет, это не может быть реальным. Не может, просто не может. Ведь если это реальность, то он, Малакай Селвин, убил директора Холта.
«Убил»
Быстро вытащив ложку из кармана, парень осмотрел ее, но та была цела. Ни единой царапины. Сейчас она была холодной, обычной.
- Ложка, это был ты? Ты меня спас? Спасибо, ложка. Но… Зачем? Это ведь все было так обычно. А теперь все станет плохо.
Все станет очень плохо. После того, что сделали руки Селвина (а ведь сам он никогда не желал смерти директору) люди не встают. Уже больше никогда не встают. Колокол призывно звонил. Звал на улицу, на собрание. Но Малакай с места сдвинуться не мог, прижимая Ложку к груди. Если он не придет на собрание, все поймут, что это сделал он. Ронан все видел. Ронан скажет? Зачем спрашивать Ронана, если можно просто всех наказать. Всех пытать, пока каждый не признается в преступлении. Даже если не совершал его.
Звон колокола.
Малакай поднялся на ноги. Ватные. Как обычно и бывает после такого. Следы от хлыста горели огнем, а внутри словно расплывалось тягучее болезненное болото. Круцио всегда оставляет незаметные следы. В зеркале отразился худой подросток в порванной рубашке. На собрание так идти нельзя. Но ведь…
Снова смешок, тихий, едва различимый. Они все там стоят, ждут, а к ним никто не придет, потому что тот, кто должен был говорить, больше не заговорит.
«Он мертв»
Ложка с громким звоном упала в раковину.
«Он мертв»
Он едва успел вытащить дорогого друга, прежде чем тело свело судорогой и скудный завтрак оказался на свободе и теперь утекал в новый мир по водосточным трубам. Вытер рот рукавом рубашки, Малакай бросил взгляд на окно. Все там. Кроме Ронана. Где Ронан?
«Директор мертв»
Если Малакай сознается, он тоже умрет. Есть ли другая сторона? Встретит ли он своих родителей и брата?
«Нет, нет, нет, Кай, ты думаешь не о том!»
Кому какое дело, сделал ли Кай — это специально или им что-то управляло. Он никогда не ощущал ненависти к директору, хоть его любовь причинять боль и пугала. Но у него были на это причины. Может, у директора не было Ложки. Ему не с кем было поговорить, но говорить нормально он не умел и потому злился и всех бил. Кай никогда не хотел смерти директору Холту. Почему он его убил?
Колокол.
Отлипнув, наконец, от раковины, Кай двинулся
к выходу из туалета. Смысла нет. Он уже придет последним, почему бы тогда не сменить рубашку?