Отдельная палата №1

[Анка Копош]

Нет, тяжелое и сумрачное не ушло. Оно разрасталось, вытесняло воздух, разливалось огромным душащим клубком. Горячим, таким невозможно горячим.
- Джон позаботился и о том, чтобы наш брак легко можно было расторгнуть, - ответила спокойно-спокойно, даже холодно едва, продолжая смотреть на Гафта просто и прямо, - и о том, чтобы расторгнуть его, когда к этому расположили обстоятельства.
И Гфат своим уверенным голосом, однозначными словами, которые никак не повернешь, чтобы понять иначе, открытым взглядом взял и будто вспорол что-то внутри нее. То, что держалось на анестезии от теплого веса собственного сына на руках и голоса Львенка, повторявшего в ее сознании обещание как мантру. Но сына на руках не было, а голос Львенка заглушался гафтовым. Проникал в нее будто через всю кожу разом, вворачивался и дергал. То, что она чинила ветхими нитками, то, что схватывала грубыми стежками, то, что заливала и замораживала.
- Джон Доу не подлец.
Слова вырвались помимо воли: резко, запальчиво. Так, как если бы она убеждала в этом Гафта, а не наоборот. В этом была вся та уверенность в Джоне, которую она хранила в себе. Джон, ты хороший человек. Просто ужасно несчастный. Ведь так, Джон, ты же действительно хороший человек?
Жар, вырвавшийся из не успевших зажить ран, моментом разлился, захватывая ее разом. Удивительно даже стало, как так пальцы, судорожно сжимающие чертов розовый плед, не прожигают в нем дыры. И этими своими словами она будто открыла все шлюзы, снесла все задвижки и пробки. Что-то внутри взвыло тихонько и отчаянно. Оно тянуло ее в другую сторону, уговаривало отпустить или хотя бы спрятаться. От Гафта с его бескомпромиссной уверенностью и от чего-то еще. Чего-то болезненного настолько, что оно пробивалось сквозь жар, занимая за сердцем какое-то особенное место. Веское, тяжелое. Это была боль, не похожая ни на какую другую таким особым образом, что ее просто не получалось не чувствовать.
Тело трясло от захватившей и прорвавшейся ярости, дыхание выпихивалось толчками, а ходящие ходуном руки сжались в кулаки. А Гафт все говорил, и говорил, и говорил.
- Пиши! Лауриндиэ! Принеси мистеру Гафту пергамент и перо.
Сверкнула глазами, забирая предметы у расторопной эльфихи раньше, чем та успела пискнуть. Наклонилась вперед, одним толчком всучивая это все Гафту.
- Раз так уверен, пиши, - повторила резко, даже требовательно. - Он обожает письма! Передавай привет обязательно. Только не забудь его обрадовать, что с сыном мы живы-живехоньки. И его бывшая женушка не притопилась, даже не сиганула с башни, не вскрылась, не наглоталась ядов и вообще поступает крайне подло, не собираясь больше делать ничего такого. Ах, какая жалость, правда? И сын не погиб, и легко не стало. Одни огорчения, Джон.
Под конец и голос звенел тоже, но спасительные слезы не шли и прятаться было невозможно. Та маленькая девочка, которую Джон выпустил и согрел, снова стояла, потирая голые заледеневшие пятки о камень, обхватив себя тонкими руками, и смотрела прямо на нее своими огромными глазами. Молча и обличающе. В глазах отражались полные кошмаров ночи, в глазах мелькали ужас и тоска. Но больше всего там было непрошенной жестокой надежды. Той, что утешала ее, шептала подождать. Может, завтра? Завтра он придет. Может, завтра? Та, что мучила ее, заставляя через раз убирать снотворное. А если он все-таки придет? Надо только потерпеть еще немного. Ведь он же не бросил их, значит, все может стать хорошо. Хотя бы на пару часов ведь мы можем забыться, Джон? Снова и снова, из ночи в ночь. От одной тяжелой встречи до другой, по кругу.
- Только ты не знаешь ничего.
Какой толщины была стена между ними к тому моменту, когда Джон попытался отобрать то, что осталось от этой надежды, закрыв дверь их дома за собой в последний раз?
- Он не придет. Просто не придет. Совсем не придет, понимаешь?
Не Гафту она это говорила - себе. Сколько раз придется еще сказать ей, этой девочке, чтобы она хотя бы отвернулась?
Но от этих слов боль не утихала, не думала отступать, дать ей передышку. Она все еще надеялась. Бессмысленно пыталась найти за что бы зацепиться такое, чтобы уничтожить эту надежу. Если бы Джон забрал с собой все, что она чувствовала, ей бы не пришлось, конечно. Если бы она хотя бы могла разозлиться на него, но не себя. Если бы она могла убедить себя, что сделала все, что от нее зависело. Если бы она могла отпустить его. Настоящего или нет. Того, который грел ее в своих объятиях, спасая от мира. Того, который просто делал, что должен - холодно и отстранено. Кто из них был настоящим? Да и разве важно теперь, если никакого больше нет?
А за сердцем болело так отчаянно, что дышать нормально не получалось. Воздух вырывался какими-то хрипами, а затаскивала она его в себя на чистом упрямстве.
Слова о гафтовом уважении потонули в этой боли, будто и не было их. Куда ей бы приложить это уважение так, чтобы легче стало хотя бы дышать?
- Мне никто не докучает. У меня все хорошо, - повторила механически.
Да, от Гафта, добавляющего силы дурной надежде, определенно надо было бежать. Хоть тот и говорил, что бежать неправильно. Она и сама знала, что бегство - никогда не выход, опробовала уже. Только где же взять времени и сил? Ярость схлынула, оставляя ее наедине с болью и сосущей пустотой.
- Я не претендовала на имя его отца, - мотнула головой так, что еще чуть - и оторвется. - Мне нет никакого дела до этого человека. А ему не будет никакого - до моего сына. Слышишь? Моего сына, Константина Копоша. У него есть один-единственный дедушка, мой отец, Костаке Копош. Никаких других нет, понятно тебе? Пусть Малсибер найдет еще какого-нибудь сына, которого он кому-нибудь заделал, признает сколько ему захочется внуков. Я не буду иметь к этому никакого отношения. Нашлись, родственнички.
Откуда только в ней взялось все это? Из обмолвок Джона, из слухов, да даже от предостережения того же Гафта. И уже не очень думалось, как к этому всему отнесется сам Гафт. Оскорбится? Пусть.
- Что за мир ваш такой вывернутый, что у ребенка не будет родного отца, зато он будет внуком какому-то совершенно постороннему человеку? - выдавила с очередным хриплым вздохом горько. - А? Семья - это когда ты ждешь его, это когда ты рад ему. Семья - это когда он тебе важен. Нужен. Вот тогда ребенок будет твой.
Втянула в себя воздух снова как-то особенно отчаянно. Не выходило, не отпускало. А палата, как назло, никуда не уплывала. Гафт оставался беспощадно-четким с этими своими словами. С гимном этим дурацким. И как она не старалась, не получалось сосредоточиться. Она была собой, какая есть. И пусть вся эта ярость, горечь и боль совсем не предназначались Гафту, ни у нее, ни у Гафта уже выбора не было.
- Мне нужен мой сын, - потребовала со звериным отчаянием, откидывая плед и опуская босые ноги на пол. - Мой ребенок, мой Константин.
Пол был холодным, но разве от холода ее трясло? Рука уже готова была потянуться к пучку волос, будто она всерьез смогла бы колдовать сейчас.
- Где он? Мне он нужен!

[Грегори Гафт]

А вот дальше…дальше простота закончилась. И началась муть. Непонятная муть, липкая и тягучая, не подходящая ни под одно из знакомых ему понятий. Это как будто бамс…и прыжок на какой-то другой уровень, на котором…ему реально нечего было сказать.
На котором он ровным счетом ничего не понимает. И все его представления - картинные, сумбурные, абстрактные.
Вот он тут сидит, что-то тут обсуждает. Что-то выслушивает. Пытается, типа, вникать и все такое. Пытается все это дело соотносить с пацанскими понятиями. И даже думалось, что он реально в этом что-то соображает. Только какие-то отдельные слова, которые … не способны были состыковаться в осмысленные фразы. Зачем вообще во все это полез?
Это как минуту назад – быть школьником, а потом – раз, и окунуться во взрослую жизнь. Со всеми ее «непонятками». Вот прям с разбегу и без предупреждений. Точнее даже не окунулся...просто погрузился в омут памяти - смотреть какие-то чужие воспоминания, которые даже толком и не откликались-то особо. Вот реально…что он реально может понимать про эти всякие там замуты, женитьбы, разводы, детей и так далее. Это ж мозг сломать можно. Все это было за гранью понимания. О да, рядом с этой проблемой – чувствовал себя школьником. Ибо все это было ….реально по-взрослому. Сильно. Мутно. Даже немного тошнотворно.
И вот сразу вот его роль … его, казалось бы, искреннее участие превратилось в пустышку. Просто в какой-то сгусток «не-о-чем». Это не обесценивало его, нет. И ни коем образом не задевало. Просто ставило все с головы на ноги. Это была другая, непонятная ему сторона … реальности. О которой предпочел бы не знать.
Зачем его повело во все это? Кому вообще все это нужно?
По ходу, это нужно было только ему: отвлечься от того, что было действительно важным. И от того, что было – по-настоящему, сложным.
Очень просто ходить по школе, цепляться за всякие левые темы. Что-то из себя изображать. Натыкаться на какие-то сумрачные зацепки и думать, что это все – реально важно.
Что важно? Какие-то стремные ощущения? Попытки заполнить пустоту воображаемыми родственниками? Попытки залатать себя всякими этими вот фишками, создавая…имитацию деятельности, участия, искренности, заботы и прочих важных штук? Попытки получить в ответ иллюзии…собственной нужности?
Мерлин, какой все это бред. И как сейчас все вдруг стало четко. Не размыто. Сфокусировано.
Стоило признаться, что до …много лет до …и вот сейчас он бегал за какими-то ветряными мельницами, че-то там выжимал из себя, практиковался в красноречии и так далее. В его жизни было все … кроме ответственности. Он, по ходу, реально не врубался – что это такое. Да и сейчас, наверное, не врубался. Но что-то вроде как начинало проклевываться. Н это – не точно.
Глянул на Анку как-то даже с благодарностью. За то, что вот эта вот буря эмоций…которая заполняла комнату…не будоражила его. Наоборот. Он становился спокойнее…чуть спокойнее. Ведь отваливалось все надстроенное… А мысль … а мысль, пожалуй, начала и продолжала фокусироваться в правильном направлении. И если чуть ранее что-то там еще внутри булькало…постороннее, то сейчас … сейчас - перестало. Хотя …казалось бы, должно было бы быть иначе? Ведь столько эмоций…Он же так любит подхватывать волну, и, короче… уноситься куда-нибудь…куда-нибудь в сторону от того ,что … реально было первостепенным. Он, кажется, словил ... какую-то ясность.
И вообще…это была прекрасная практика. Ведь это была...учебная практика, верно? Он ее завалил…не справился с наскоку. Но как-то не нервничал особо сейчас. Вряд ли ему стоило уж слишком сильно себя гнобить за этот провал. Он не мог знать в первый же день своей практики – как нужно реагировать. О чем говорить – стоит. И, конечно же он не мог знать – что ему придется в первый же день практики встретить тут жену Доу. Вот если бы кому-то оторвало ногу…наверное, с этим – было бы понятнее.
Уточнит потом у наставника – как правильно. Хотя, конечно … какие-то мысли и догадки уже, определенно, крутились в его голове. Хоть и не в форме знаний. Нужно отделать себя…от себя – ученика лекаря.
Эх …поскорее бы все это уже закончилось.

А сейчас нужно было как-то реагировать . Как ощущал.
Вполне искренне, и вроде как вполне четко:
- Анка. Стоп. Остановись. – поднял руки, как бы сдаваясь, но при этом понимая, что из этой позы удобней будет реагировать.
- Послушай. Я полез туда, куда не имел права лезть. Совершенно точно - это только твое дело. Это твои отношения. И это – только твой ребенок, - отчеканил медленно и уверенно каждую фразу.
И туда же, тем же тоном. Спокойным и четким:
- Извини, что взбаламутил вот это вот все. Я переоценил свои силы. Я не имел права ничего тебе советовать – не понимая и не зная ситуации. Я не понимаю и не знаю ситуацию и сейчас. Ничего и никому писать я не буду.
Подтвердил:
- Да, я действительно ничего не понимаю в этом.
Уверил:
- Никто не будет лезть в твою жизнь, не волнуйся.
Кивнул, реагируя на требования Анки:
- Я напишу колдомедику. Попрошу его вернуться как можно скорее. И принести ребенка. Успокойся.
Наскоро накатал текст, принимая протянутый ему лист и чернила:
Сэр, вы нужны – срочно. Анка Копош требует сына.
Сложил записку пополам. Потом – еще пополам.
Протянул:
- Отправь, пожалуйста, своего эльфа – передать это Месарошу. Я передал твою просьбу. Ждем.

[Анка Копош]

Р-раз, и она натолкнулась на стену. То ли от жеста Гафта, то ли от тона, то ли от вида, то ли от слов. А может, сработало все и сразу.
Сделала шаг назад, упёрлась ногами в койку жёстко, села. Велела Лауриндиэ передать записку механически, почти бездумно.
Успокойся. Ждём.
Кивнула, уставившись куда-то перед собой, совсем мимо Гафта и всего того, что он из себя представлял. Буря внутри не улеглась, буря растерялась. Сейчас чувствовалось особенно четко: до ее жизни Гафту нет никакого дела. Всерьез. А разговоры эти оказались только разговорами, зашедшим слишком далеко. В моменте, когда она позволила себе слишком много, доверилась слишком сильно и совершенно безосновательно.
Непонятно только было, зачем сам Гафт переступил границу. Ту, которую он сам же четко обозначил. Из жалости?
Непонятно было, почему она вообще взялась с ним говорить о личном. Может, мистер Месарош предупреждал вот об этом? Права ли она оказалась, оставляя чужого человека на родах? Но совершенно точно не права в этой дурацкой откровенности.
Совершенно однозначно стало понятно и то, что это ее личное не имеет никакого значения - сейчас. Гафт не был другом, даже родственником в полноценном смысле не был. Он был прав - это не его дело. Все свои чувства она должна оставить при себе.
О, это она умела. Слишком хорошо умела. Даже руки сложила на коленях, не замечая, как выпрямляется спина. Терпеть и подчиняться - чего проще? Звериная тревога, боль, сумбур из одиночества, отчаяния и совершенно детского разочарования, почти обиды, подождут. Даже если разъедят что-то внутри, какая разница. Тело делало все само. А ей стало в момент так плохо, так гадко, что почти безразлично, куда это все вывернет, чем закончится. Что будет думать о ней Гафт, что будет говорить. Будет ли вообще что-то дальше. Почему-то признание ее полной независимости не успокаивало, а только хуже делало. Все закрытые двери в ее жизни становились безвозвратно закрытыми. И никто не хотел выломать замок топором. Гафт вот тоже не хотел. Да и с чего бы? Сколько часов они знакомы? Да и вообще, разве это такое знакомство, чтобы его следовало продолжать? Она же предупредила его сразу.
До ее жизни теперь по-настоящему никому не будет никакого дела. Кроме сына.
Только бы мистер Месарош пришел поскорее. Ей бы просто взять сына на руки. Он же ей правда нужен.

[Лёринц Месарош]

Заниматься ребенком было удивительно - хотелось улыбаться и улыбаться, особенно с учетом того, что маленький Константин не плакал, а как-то очень задумчиво жевал то губы, то подвернувшийся палец. Только когда в рот попала уже его ступня, вмешался, бережно отнимая такую игрушку.
- Погоди, погоди с акробатическими номерами.
Улыбнулся и наклонился поближе, зная, что со зрением у новорожденных все весьма плохо. Константин улыбнулся в ответ - забавная защитная реакция всех младенцев, заставляющая взрослых заботиться о них, которая и правда работает. Вот он - типичный пример, мог бы просто взвесить, измерить и проверить состояние, а стоит и улыбается, словно и не колдомедик.
Но следить за ним было некому, так что с чистой душой позволил себе столько времени, сколько хотелось - и сколько было необходимо для всех процедур. Впрочем, младенец оценил позитивно только одну - кормление, хотя чему тут удивляться? Смесь с зельями и прочей необходимой для новорожденных ерундой была очень вкусной, когда он проверял ее на температуру и съедобность.
Наконец, Константин превратился в забавно и сонно сопящий кулек из простыней и одеял, а он закончил со всеми записями и убрал все лишнее. Ребенок отправился в специально трансфигурированную кроватку, туда же - набор, который точно пригодится его матери, от бутылочек до сосок. У него не было возможностей уточнить, насколько Анка подготовилась к появлению младенца в доме, так что лучше было перестраховаться.
А вот сортировка бумаг по Константину Копошу не составила много проблем, требовалось лишь выбрать те, которые надо будет отдать Анке - регистрацию рождения ребенка еще никто не отменял. С некоторой долей сомнения взял и вторую папку - там были документы, которые можно было предоставить в маггловские структуры. И если в первой части документов графа "отец" была заполнена, то во второй она пустовала - мерлин, магглы весьма поднаторели в том, как быть с родителями-одиночками. Для создания этих бумаг ему потребовалось чуть больше изысканий, чем он думал исходно, но это явно было необходимой опцией для Анки. Третья папка с его документацией отправилась в стол, под ключ - к остальным историям всех его пациентов.
- Да?
Домовой эльф появился как-то совершенно внезапно, а записка удивила вдвойне. Грегори не может отойти от Анки два шага, чтобы передать ему просьбу лично? Нахмурился, но долго думать не стал, без магии покатив кроватку в палату.
- Анка, Грегори.
Атмосфера была напряженной, но он не собирался делать из этого вопрос. Настроение упорно не поддавалось ничему плохому - слишком хороший и удачный день для него самого, чтобы его могли испортить хмурые лица.
- Константин спит.
Озвучил очевидное, даже не понижая голоса. Плохо у новорожденных не только со зрением, но и со слухом. А конкретно этот младенец еще и выглядел сейчас почти как обычный - свечение с учетом всей укутанности стало почти незаметным.

[Анка Копош]

Сколько так просидела - неясно. Выдохи и вдохи не считались, она просто ждала. И в голове было гулко-пусто. Сердце шебутно билось, а перед глазами стояла совсем не палата. Тем сильнее ощутила приход целителя.
Время пошло вперед стремительно, будто нажали на невидимый рычаг. Встала, подходя к кроватке.
Сын был там, сын и правда спал, закутанный так, что и видно было только одно лицо. Такое маленькое, такое безмятежное. Если бы что-то случилось, мистер Месарош ведь сказал бы, да? Но он не сказал, а значит, все в порядке. Может, он и не отсутствовал так долго, как ей показалось за всеми этими странными и неуместными разговорами.
Оглянулась на целителя, тревожно закусывая губу. Спросить? Нет, не сейчас. Не при Гафте.
- Спасибо, - выдохнула.
А ни на что другое соображения уже не хватило. Взять Константина на руки хотелось так сильно, что руки эти начали дрожать. Вцепилась в борта кроватки. Наклонилась, не отрывая уже взгляда от ребенка. Протянула руку, осторожно касаясь пальцами щеки.
Теплый.
Теперь рычаг повернули где-то внутри нее. Пружина, скрутившая в тревоге сердце, мгновенно разжалась. Теперь легко стало дышать. Легко улыбаться, не замечая, как губы сами собой складываются в эту улыбку. Легко найти счастье. Оно, оказывается, никуда не делось, оно все еще наполняло ее, грело, почти жгло.
И простоять так, кажется, была готова, сколько потребуется. Камень под ногами не замечался, все еще сидящий рядом Гафт не замечался. Мир снова сдвинулся, сместился, и в этом мире она совершенно прекрасно себя ощущала.

[Лёринц Месарош]

Быстрый взгляд Анки и последующее за ним молчание не укрылись от его внимания. Она хочет о чем-то поговорить?
Но дальше все, что читалось в чертах ее лица, говорило лишь о счастье - счастье от того, что здесь и сейчас рядом с ней находится сын.
Вздохнул, но все же повернулся к Грегори.
- Полагаю, мне надо осмотреть мисс Копош. Думаю, ты вполне можешь подождать в моем кабинете, Грегори. Мы так и не закончили разговор.
И благодарно улыбнулся дерганному кивку в ответ от своего будущего ученика.
- Спасибо.
Не стал нарушать тишину, когда они остались наедине с Анкой. Нет. Втроем. Теперь очень многое для нее не будет прежним, и одиночество - в первую очередь.

[Анка Копош]

Когда она оторвала взгляд от сына в следующий раз, в палате оказался один только мистер Месарош. Оглянулась, проверяя. Нет, Гафта и правда уже не было. Голова все еще отзывалась странной гулкой пустотой, тоненько спрашивая, а был ли Гафт вообще? И тут же отвечала сама себе: нет никакой разницы.
Снова посмотрела на ребенка, все еще удерживая пальцы у его лица. Спит. И едва различимо светится. Быстро ослабила завязки на своем балахоне, проверяя клеймо. Свечение никуда не делось, его яркость - тоже не сошла. Поднявшаяся тревога странно мешалась с поселившимся в теле счастьем. Ей совершенно не хотелось ее чувствовать, помнить о страшном - тоже не хотелось. Развернулась к целителю, собирая в кучку всю доступную сосредоточенность.
- С ним все в порядке? Он как... как обычный ребенок, да?
И тут подумалось о другом. А она - обычный человек? Наверняка, если бы диагностические мистера Месароша показали что-то, он бы сказал. Но они и не могли показать сейчас. Рано.
Перенесла вес с одной ноги на другую, но от кроватки не отодвинулась.

[Лёринц Месарош]

Ждать пришлось долго. Но когда все же Анка обратилась к нему, ответил лучезарной улыбкой.
- Да, Анка. С вашим сыном все в порядке. Никаких отклонений от нормы. Кроме...
Кивнул, потому что единственное отклонение было очевидно им обоим.
- Но есть у меня подозрение, что это временный эффект. Иначе странно предположить, что обещанная защита будет такой яркой и, по факту, несущей внимание и опасность, которую внимание привлекает.
Повел плечами, ослабляя напряжение в спине.
- Думаю, для Грегори я скажу, что это - последствие одного из моих зелий. Чтобы вопросов было поменьше. Анка, я думаю, что вам надо остаться здесь на пару дней. Мне необходимо понаблюдать и за вами, и за Константином. А в доме...
Проглотил окончание предложения о том, что она будет в одиночестве.
- Это сделать будет сложнее. Как я могу помочь сделать пребывание здесь комфортнее?

[Анка Копош]

Уверенности в голосе целителя хватило бы на десять тревожных Анок, не меньше. А ей так не хотелось думать о плохом, что она за эту уверенность радостно ухватилась. Так хорошо - просто поверить и не сомневаться. Выдохнула облегченно.
- Да? Наверное, вы правы. Если так, то мы узнаем. Или я просто посижу дома, пока оно... не пройдет.
Свечение и правда привлекало внимание. Как из этого внимания могла получиться опасность, мозг соображать отказывался. Однако мистер Месарош уже подумал о том, о чем совершенно забыла она сама. О Гафте. И даже придумал решение.
- Спасибо. Да, конечно. На пару дней?
Оглядела палату и потрясла головой. Все еще гулко-пустой. Все еще немного или наоборот слишком болванистой.
- Я чувствую себя хорошо, - сообщила, будто пытаясь подобрать слова для собственного состояния. - Только очень странно. Мне ничего не нужно, у меня же теперь есть эльф. Только...
Оглянулась на койку. Она стояла близко. В маленькой палате все находилось рядом. Но, на самом деле, недостаточно. Ухватилась за кроватку с мелким и подкатила ее вплотную к собственной.
- Вот так - можно? - посмотрела на целителя. - Мне же можно... брать его на руки? И... кормить? Я...
Мысли ворочались очень тяжело, но все-таки ворочались. И вспоминались свои тревоги, и дурацкие книжки, в которых не написано было почти ничего важного. Ну, или это в ее голове просто ничего не задерживалось. Но не спрашивать же у мистера Месароша о каждой мелочи? А у кого спросить? Даже своей звенящей головой паузу не заметить не могла. Дома их действительно никто не ждал.
Мотнула головой снова, откидывая лишние мысли. А вместе с ними и смущение - совершенно тоже лишнее сейчас.
- У вас нет какой-нибудь инструкции? Вы не знаете, эти книжки про мелких детей и уход... Их достаточно? Если нужны какие-нибудь специальные, я достану. Только я не представляю, какие.
Снова посмотрела на спящего Константина. Она разберется. Пусть страшно, подумаешь. У нее есть целых спокойных два дня под присмотром целителя, а потом... Потом будет потом, вот и все.

[Лёринц Месарош]

Вообще, он бы предпочел, чтобы Анка посидела здесь, в лазарете. Просто потому, что такие вещи очень хотелось держать под контролем, а наведываться в Хогсмид столь часто... Вздохнул и улыбнулся, не соглашаясь, но и не споря с ее словами. Сейчас ее нахождение в палате разногласий не вызывало, а это значило, что остальные вопросы они решат по мере их сохранения - или не решат, если все решится как-нибудь само собой.
Полагаться на "само собой" было чем-то новым в его картине мира, но объективно у него сейчас не было иных вариантов.
- На пару дней, Анка, да. И эльф - это отличная подмога. Вы как раз сможете с ней обсудить круг ее обязанностей по уходу за ребенком. Если что-то потребуется, я расскажу.
Правда, сначала ему и самому не помешало бы освежить знания, но прямо сейчас Анка и не хотела с него полного мануала по выращиванию человека из мелочи в пеленках.
- Можно. Брать, кормить, пеленать...
Вздохнул. Требовала. Мягко, но совершенно логично.
- Сейчас Константин спит. Я дал ему все необходимые зелья, чтобы обеспечить исходный уровень, скажем так, здоровья. Проснется он не раньше, чем через пару-тройку часов. Анка, давайте договоримся, что вы сейчас тоже ляжете спать. Я вас разбужу через два часа с кратким конспектом того, что необходимо знать.
Улыбнулся мягко, спрятав руки в карманы.
- Что-то я могу и рассказать, но есть моменты, с которыми вам точно будет комфортнее разобраться самостоятельно.

[Анка Копош]

Вскинула брови удивлённо.
- А эльфы умеют ухаживать за детьми, сэр? За совсем маленькими? О...
Это тоже не приходило ей в голову. Если так, то у нее будет пара дополнительных рук... Лап. Возможно, даже гораздо более опытная, чем ее собственная. А раз эльф вместе с домом остался ей, то вреда никакого мелкому Лауриндиэ причинить не могла. Неужели и тут можно будет так просто - взять и не беспокоиться?
Села на койку, когда поняла, что мистер Месарош не отбирает мелкого и не велит делать что-нибудь сложное. Кивала только как болванчик. Ей все можно, только не сейчас. Посмотрела снова на сына. Она сможет расстаться с ним на пару часов?
- Я буду рядом, маленький, - прошептала. - Очень-очень близко.
Константин спал совершенно безмятежно. Получится ли уснуть у нее? Обернулась к целителю.
- Я попробую, сэр.
И даже на койку улеглась, забираясь под плед. Поймала улыбку мистера Месароша и улыбнулась в ответ, кажется, начиная испытывать некоторое смущение. Вопросы ухода за ребенком были не до той степени целительскими, чтобы не ссобразить, насколько они могут выглядеть... Лично. Тут даже другое слово хорошо бы подумать, но думать она не хотела.
- Да, я понимаю. Спасибо.
Повернулась на бок, словно демонстрируя собственную готовность выполнять предписание. Коснулась кроватки, успокаивая что-то внутри себя. Он тут, он настоящий. А она просто полежит эти пару часов. Чтобы мистер Месарош не сердился, чтобы...
Усталость стукнулась в затылок мешком с мокрым песком. Моргнула раз, другой, и провалилась в сон практически мгновенно, оглушенная усталостью.

[Лёринц Месарош]

Если бы домовые эльфы не умели ухаживать за детьми, жизнь магов была бы куда печальнее. Улыбнулся даже от этой мысли. Но для Анки это было явным открытием, что, если задуматься, не удивляло совершенно. Воспитанная среди магглов, разве могло быть иначе? И в который раз мелькнула и пропала мысль о том, что не мешало бы провести среди старших разъяснительную беседу... Но нет. Не в этот раз.
- Умеют. И за теми, кто постарше. Разве что родители все равно нужны - потому что никакая нянька не заменит маму.
А вот дальше даже замер, пытаясь разобраться в выражении лица Анки, потому что та словно бы делала усилие, словно...
- Конечно рядом.
Поспешил заверить, потому что иных причин для волнения вроде как не наблюдалось.
- На расстоянии вытянутой руки. Захотите - хоть даже гладьте или качайте, разве что, поверьте, ему сейчас и без этого спится прекрасно.
Не тронулся с места за весь их разговор. Вот и сейчас просто молча наблюдал за тем, как Анка ложилась и послушно готовилась ко сну. Зелья сейчас были бы не самым лучшим вариантом, да и уставший организм должен был взять свое. Поэтому просто кивнул в очередной раз, ощущая себя немножко болванчиком.
- Крепких снов, Анка.
Прошептал, потому что та закрыла глаза и, кажется, начала проваливаться в сон - судя по дыханию и тому, как разгладилась беспокойная морщинка на лбу.
Бесшумно ступая, вышел из палаты, оставляя Анку и ее ребенка в одиночестве. Кажется, Грегори придется еще немного подождать, а ему - вспомнить чары копирования, чтобы к моменту пробуждения его пациентки все было уже готово.
Голова словно бы трещала, но в этом было мало удивительного - за окнами уже царила ночь, а он только сейчас до конца завершил все приключения этого дня. Почти все.

[Лайв Хогвартс]

Стоило Анке погрузиться в глубокий сон, как она... проснулась? Кажется, так точнее всего можно определить состояние полного осознания окружающего мира и себя в нем. С одним маленьким, но существенным нюансом: тело Анке не подчиняется совершенно.

[Анка Копош]

Прежде чем она поняла, что действительно не спит, прошло время. Чем это время измерить? Возьмись считать удары сердца, наверное, и могла бы сказать.
Но она не могла.
Даже сердце предательски стучало: ровно, размеренно. И дышало тело так же ровно и размеренно. Взгляд упёрся в уголок кроватки с мелким, да там и застыл. Полоска лунного света из окна, кусок стены, кончик пеленки. Тут, рядом с ней, ее ребенок. Все ещё тут?
Если бы только она могла встать и проверить! Казалось, никакая сила не способна была остановить ее, разлучить с сыном. И вот, эта сила нашлась. Вместо теплоты чужого живого тела и трепета лёгкого дыхания - кусок кроватки. Она чувствовала на кончиках пальцев правой руки теплое дерево этой кроватки. Застывшей руки застывшего тела.
Тишина палаты оглушала, собственное сердце оглушало. Ей должно же стать страшно. До паники, до перехвата дыхания, до частого пульса. Но как понять, что тебе действительно страшно, если ты просто тяжёлая глыба? И сколько не прикладывай усилий, не способна даже моргнуть?

[Лайв Хогвартс]

Тело так и осталось непослушным, не реагируя ни на какую панику, которая постепенно подтачивала сознание Анки.
Постепенно к панике добавился страх - ощутимый, мерзко-холодный и физически присутствующий в комнате. Если бы Анка могла бы перевести взгляд, она бы точно увидела этот страх. То, что темной тенью клубилось в углу. То, что подбиралось все ближе и ближе. То, что глядело - ярко, больно, морозно.

[Анка Копош]

Хотела понять, Копош? Когда уже научишься осторожнее обходиться со своими желаниями, в самом деле.
В теле не поменялось ничего. Сердце все так же стучало, нагло-неторопливо, взгляд все так же выхватывал кусочек комнаты. Но одновременно с тем поменялось что-то вне ее тела. Если даже и не существовало никакого шестого чувства, сейчас она его в себе обнаружила как нечто вполне материальное. Ведь что-то в ней замерло на мгновение, чтобы после - заметаться в застывшем теле? Заметаться в страхе на грани с животным ужасом, надрываясь в попытках расшевелить сердце, чтобы то разогнало горячую кровь. Ведь только так можно побороть холод, ведь только так можно сбросить паралич. Ведь только тогда она сможет оторваться от койки и заглянуть в кроватку.
Не просто заглянуть, закрыть. Она должна оградить Константина от того, что находилось в комнате. От того, что больно кусало холодными иглами, от того... От чего ее шерсть встала бы дыбом, если бы только эта шерсть у нее была.
Но кроме мечущейся паники внутри, не за что было ухватиться. Да даже паника эта не оказалась физическим рычагом. Глупая Анка Копош будто враз разучилась двигать руками, ногами, головой. Она даже не могла представить, что это так трудно - заставить тело двигаться. Потянуться мысленно к нужной мышце и... Попробовать... сделать... что?
Трудно? Физически невозможно. С каждым приложенным мысленным усилием паника прибывала волнами. Тело не подчинялось, ее сын, лежащий на расстоянии вытянутой руки, оказался абсолютно беззащитным. Пока она будет так лежать...
Сознание захлестнул чистый животный ужас. Нет. Нет, нет, нет. Нет! Она не позволит, не допустит. Она...
Ей становилось все холоднее и холоднее. Или только казалось?
Бросила попытки сдвинуть предавшее ее тело и сосредоточилась на другом, оставляя страх плескаться без всякого контроля.
Чего боится холод?
Где-то там, внутри нее, живет огонь. Огонь, заставляющий ее сердце биться, огонь, заставляющий ее исступленно гореть, огонь, прогоняющий ее кошмары.
Вспомнила теплые искры зачарованного гриффиндорского огня, пытаясь возродить это ощущение. Ведь нужно только представить? Ярко сияющие, жаркие искры, окутывающие ее невесомым одеялом, словно впитавшиеся в ее кожу, согревшие ее и подарившие ей надежду. Может, они все еще с ней? Хотя бы одна? Ей нужна всего одна искорка, она раздует пламя. Тут, рядом, ее малыш. Ее ребенок, наполнивший ее сердце счастьем всего несколько часов назад. Это счастье все еще внутри нее, тело не успело его забыть. Горячее, невозможно-живое, тяжелое, физически ощутимое, пробравшееся в каждую клеточку ее тела. В ней теперь столько этого счастья, что хватит питать огонь долгие, бесконечные часы. Не холод, не страх, не боль. Все кошмары останутся только кошмарами. Она не позволит им коснуться ее ребенка.
Пусть она не может закрыть глаза, она будет грезить наяву. В ее грёзе волшебное огненное одеяло проявится на ее коже как тогда, в Башне, а она растянет его, одним точным усилием, и перекинет на кроватку с Константином. Одеяло ляжет легко, накрывая, и никакой холод и страх не сможет пробиться через эту защиту.
Словно творя чары, зафиксировала в воображении образ укрытой огненной вуалью детской кроватки, продолжая бессмысленно ровно дышать в своем плену.

[Лайв Хогвартс]

Страх коснулся правой ступни, лизнул прохладно-мерзко и с ощутимым довольством. Задержался, словно не торопился никуда. Словно не было никакого резона торопиться. Зачем, если Анка никуда не денется?
Темнота наползла на стену, закрывая каменную кладку. И не только ее - кажется, совсем скоро, Анка будет видеть только темноту.
Темнота и есть страх? Страх и есть темнота?
Лед пополз по ноге, все выше и выше. Стопа, колено, голень. Неторопливо и неотвратимо.

И вдруг остановился. Задумчиво замер. Темнота покачнулась, накрывая Анку с головой. Страх вполз в легкие, не оставляя воздуха.

[Анка Копош]

Пока она оставалась сосредоточена на жаркой грёзе, все получалось. Или ей только казалось, что получается?
Нечто внутри нее заметалось сильнее, запаниковало отчаяннее, дернулось, и будто лопнуло в тот самый момент, когда ступни коснулся реальный холод.
Ужас затопил ее всю, захлестнул целиком, выдавливая все остальные чувства на одно-единственное бесконечное мгновение. От тела не выходило отодвинуться, она все еще ощущала его, ощущала, пожалуй, даже слишком хорошо. Гораздо сильнее, чем ей бы сейчас хотелось. Паника внутри все еще жила отдельно от этого тела, сердце все еще ровно билось, будто бы ей не хотелось выть и рычать, будто она не пыталась снова сдвинуться, дернуть ногой, сбежать от непонятной жути.
Но сильнее всего этого оказалась мысль о сыне. Ужас мигнул, расползаясь по телу так, как лютый холод отмораживал ногу. Но ведь внутри нее все еще осталось тепло? Только бы у нее получилось!
Взгляд не выхватывал никаких огненных искр в воздухе, взгляд медленно застилала совершенно неправильная темнота. Никогда в жизни она не видела такой, и никогда в жизни она еще не боялась так сильно. Сосредоточилась на очередном выдохе, отвоевывая кусочек сознания, который ужас еще не сковал. Давай, Копош, ты сможешь. Ты обязана. У тебя нет выбора. Ты нужна ему.
Теперь огненные яркие теплые искры укрывали кроватку и Константина не только от холода и страха, но и от темноты. Она не знала, только ли в ее воображении или все же и наяву тоже. Не хотела знать, она должна была поверить, что у нее получилось уберечь сына. Потому что кроме этой веры не осталось больше ничего.
Пусть этот холод сожрет ее, но не его. Пусть подавится.
И когда она вся разом вдруг провалилась в черноту, вдохи закончились.
Один удар сердца, второй, третий.
Четвертый, пятый, шестой...
После десятого она сбилась и начала заново. А потом сбилась снова. И снова.
Она столько боялась в последние месяцы своей жизни, что легко различила наполнивший ее страх как инородного паразита. Сможет ли она его выжечь? Осталась ли та самая искра внутри? Нужно только притвориться, что это не мгла застилает глаза, а она их просто закрыла. Нужно только потянуться, заглянуть внутрь себя, пока еще может. А она может?
Страшно.
Больно.
Мысли без дыхания путались и сбивались, повторяясь снова и снова.
Один удар сердца, второй, третий.
Больно?
Она уже не различала, физический ее мучает страх или это просто очередной кошмар. А боль втыкалась в сознание тупым копьем беспомощности. Ну же, Копош, одно крохотное усилие. Остались в тебе тепло и вера? Еще чуть-чуть. Ты теперь не одна, ты еще способна помнить? Ты нужна ему.
Четвертый, пятый, шестой...
Боль - это ведь тоже огонь? Лед - это тоже огонь.
Отпустила попытки что-то контролировать, ещё не осознавая их бесполезность. Осталось ли вообще в ней что-то, способное думать внятно? Она будто попала в водоворот из чувств. Ни верха, ни низа, ни одного ориентира. Отдалась страху полностью, из последних сил потянулась мысленно к самому сердцу. Можно же вообразить собственное сердце? Оно еще бьется? А значит, горит.

[Лайв Хогвартс]

Темнота качнулась, накрывая Анку с головой вновь. И еще раз. И еще, отпрянув прежде.
Сердце Анки билось, вырываясь из груди. Сердце горело, как горело все внутри. Горело от холода темноты. От пустоты страха. От наполненности чем-то, что было словно знакомым... Знакомым, определенно.
В этом ощущении знакомства было много грусти, много горечи, чуточку радости и совсем немного спокойствия. В нем было много от чувства, когда вернулся в отеческий дом и узнаешь трещину в досках пола и статуэтку на полке.

Всем этим и была темнота. Вверх, прочь. Вниз, накрыть. Раз за разом, не оставляя возможности дышать. Возможности быть без темноты. Быть без страха. Быть без частички себя самой.

[Анка Копош]

Страх. Холод. Надежда.
Если бы у нее было тело, она бы вцепилась в реальность, выломав ногти и обломав все зубы. Если бы у нее было все еще принадлежащее ей тело, то реальность точно оказалась бы каменной. Но, наверное, в такой реальности хотя бы можно найти ориентир, точку опоры. Или хотя бы вообразить ее.
Но никакого ориентира не было, была кромешная холодная выжирающая пустота. И даже упорно бухающее в груди сердце стало вдруг принадлежать этой темноте и этому холоду больше, чем ей самой. Страху - больше, чем ей самой. Или она и была - страх?
Только бы ей вдохнуть, хотя бы маленький кусочек воздуха!
И в тот момент, когда она будто бы выкарабкивалась из-под волны холода и страха, когда отчаянно-ледяное сердце на крохотное мгновение будто бы становилось нестерпимо-горячим, когда за кончики околевших пальцев будто бы начинала кусать надежда, в этот головокружительный и практически неуловимый момент она пыталась сделать один-единственный спасительный вдох. Но вместо воздуха в движение приходила темнота, обрушиваясь беспощадной лавиной, выдавливая ледяной болью жар из сердца и почти заставляя забыть, где она.
Заставляя вспомнить другое.
Ледяной ветер, болезненно-ясная реальность, холод и полная неподвижность. Весь мир - как на ладони. Мир с очень четкими и простыми границами. Только то, что видишь - твой мир. Нет больше живого горячего тела, нет суматошного сердца, нет вкусного дыхания. Но нет и глупых страхов, неопределенности, человеческой боли. Есть мир с очень простыми и понятными правилами. Вместо желаний - спокойствие, безбрежное, как предрассветное небо и холодное, как камень.
От чего разрывалось сердце больше - от страха, тоски или горечи? Она еще помнила себя. Пусть не было ничего, за что она могла ухватиться физически, пусть дыхание оставило ее, пусть тело превратилось в темницу, но она еще помнила себя. То далекое холодное спокойствие ощущалось теперь недостижимой тенью.
Но хотела ли она его?
Нет! Она все еще была человеком, а где-то здесь все еще был рядом ее живой ребенок. Ребенок, которого она обрела только-только и не могла оставить, просто не могла. Даже если остаток жизни ей придется провести без дыхания, даже если ее сердце не выдержит очередной лавины и просто остановится, даже...
Страх. Холод. Отчаяние и болезненная надежда.
Темнота качнулась, отступая на одно неуловимое мгновение.
Она еще здесь? Жива? Только бы ей успеть вдохнуть. Один-единственный спасительных вдох...