Отдельная палата №1

[Лайв Хогвартс]

Сердце остановилось. Остановился и мир - без дыхания, без движения, без времени и ориентиров.
Чтобы через секунду бесконечности понестись опять вперед, словно сорвавшись с цепи.
Темнота довольно выдохнула, больше не делая вдох. Страху было хорошо там, где он был. Им хватало малого - сейчас. Дом в голове стал чуточку ближе, и вот уже хорошо помнится, что этот сервиз стоит здесь уже многие годы...

Анка Копош понимает, что снова может спокойно дышать и шевелиться. Вокруг не изменилось ничего. Однако, если она попробует пошевелиться, то поймет, что сделать это достаточно трудно - правая стопа превратилась в полноценную каменную копию себя самой, плавно переходящую в живые ткани. И от камня исходит холод, не пробираясь, впрочем, сильно выше колена.

[Анка Копош]

Моргнула раз, другой, третий, принуждая себя дышать. Сердце билось где-то в горле, а глаза отчаянно жгло.
Кажется, этого оказалось слишком много. Слишком долго? Слишком страшно. Слишком холодно. Мозги просто отказывались переваривать это, принимать. И Анку заполнил совершенно другой страх.
У этого страха была очень понятная и простая природа. Страшно пошевелиться, подняться, проверить все еще стоящую рядом кроватку. Этот страх парализовывал не хуже предыдущего, а теплая осенняя ночь нисколько не успокаивала, не возвращала к жизни.
Но все же невозможно бесконечно лежать и бояться, вытравливая навязчивое, забравшееся под кожу ощущение неотвратимой беды. Села резко и так же резко охнула, схватившись за ногу раньше, чем поняла, что что-то не так.
"Ты больше не будешь человеком, но это не будет играть для тебя никакого значения"... - словно прошелестело где-то внутри, на границе слышимости. Вспомнилось и другое. Оказывается, все эти слова словно отпечатались в ней, просто ей не требовалось их вспоминать.
Отпустила ногу и шарахнулась сама. Но как ты отодвинешься от куска собственного тела? Тяжелого, холодного куска. Вцепилась в первое, что попалось под зубы - запястье, прокусывая кожу до крови. Боль не трезвила, голова отчаянно кружилась, а комната все еще оставалась предательски неподвижной и ясной в лунном свете.
Но все же она смогла. Не закричала.
Разжала зубы, механически слизывая кровь и чувствуя на губах соль. Мотнула головой, не соглашаясь с самой собой. Нет, она не должна. Ничего не происходит. Ничего страшного в действительности не происходит. Она сама на это согласилась.
Но вот только понимала ли, на что именно соглашается?
"Каждый раз дольше и дольше, тяжелее и тяжелее..."
Сколько она выдержит, прежде чем сойдет с ума?
Зажмурилась крепко, стирая тыльной стороной ладоней дурацкие слезы. Нет, Копош, так не пойдет. У всего этого есть цель. Она тут, рядом. Сколько еще ты будешь бояться и жалеть себя?
Распахнула глаза резко и, подтянувшись неуклюже к краю койки, заглянула в кроватку.

[Лайв Хогвартс]

Все исчезло в доли секунды, словно и не было ничего. Не было темноты, густо замешанной на страхе, холода и камня. Обычная ночь, коих много было позади - и много будет впереди.
Только чувство, словно оставила она позади что-то родное и знакомое, так и не прошло до конца, засело надсадной занозой на краю сознания, нарывая исподволь, неспешно.

Последнее усилие, с которым Анка Копош потянулась к краю койки, оказалось чрезмерным - и оказалось очень сложно удержаться от того, чтобы не покатиться кубарем на пол.
Константина это все, впрочем, не побеспокоило.

[Анка Копош]

Рассмотреть ребенка толком не получилось. То ли тело слушалось плохо, то ли дрожь все еще пробирала, то ли просто Анка оказалась настолько же неуклюжа, насколько беспомощна. Возможно, она бы еще смогла удержать равновесие, вовремя вцепись в детскую кроватку. Но вместо этого взмахнула руками, охнула и рухнула на каменный пол.
Зажмурилась инстинктивно, а когда открыла глаза, палата никуда не делась. И только когда подтянула колени к груди, устраиваясь возле кровати нелепым комком, поняла, что нога снова больше не каменная.
Пришлось несколько раз шумно вдохнуть и выдохнуть, чтобы набраться смелости и потрогать эту самую ногу руками. Теплая. Обычная.
Уткнулась лбом в колени, собирая разбежавшиеся мысли. Только те никак не хотели приходить в норму, оставив ее наедине с ворохом сложных и душных чувств. Чувства эти нельзя было поймать, они будто постоянно перемещались в теле. Нельзя было сказать, где какое начинается и, тем более, где закончит свой путь. Страх почему-то ударял в пятки, оказываясь в ладонях через вдох. Тоска - какая-то незнакомая, звериная, непонятная - захватила грудь и будто утягивала сердце вниз, мешая нормально дышать. Жалость - неуместная, глупая, раздражающая - стучалась в виски и пряталась с обратной стороны глаз.
И только одно незнакомое чувство никуда не ползло, прочно засев под левой лопаткой. Сколько Анка ни терла подрагивающими руками грудь, оно не уходило.
Назвать его не получалось. От этого противно перехватывало дыхание, и воздух вырывался из нее тяжело и шумно. Слишком шумно в безмолвной ночной палате.
Поднялась на ноги, ощущая их как неродные. Словно бы она отсидела разом обе, а теперь вынуждена расхаживать. А в животе все сжималось в предвкушении неизбежных острых игл, которые вот-вот вопьются в ступни, лодыжки, колени. Это чувство странным образом перекликалось с тем, под лопаткой. Такое же в равных долях призрачное и реальное.
Что, Копош, уже поехала мозгами? Не рановато ли?
Константин в кроватке безмятежно спал. Коснулась осторожно теплой щеки малыша, все еще испускающей ровный волшебный свет. Взять ребенка на руки захотелось безумно. Желание тяжело стукнуло по затылку, заглушив все остальные чувства, пусть на несколько мгновений, но возобладав надо всем, захватив ее целиком.
Сжала края кроватки, слабо дергаясь от внезапной боли в прокушенном запястье. Замотала головой, проглатывая рвущийся с губ протест. Нет. Она не должна, она не будет, не так. Села на койку, а затем легла, но отвернуться от ребенка не смогла. Что именно во всем этом было не так, и почему она не должна сейчас брать на руки Константина, прижимая к себе и залатывая теплом образовавшуюся в груди темную и холодную дыру, не могла объяснить. Не хотела? Боялась? Она просто знала. И знание это оказалось бескомпромиссным и очень острым.
Ранящим.
Есть вещи, в которые нельзя впутывать ее сына. Вещи, о которых никому не скажешь. Помощь, которая не требуется, и оттого не придет волшебным образом никогда-никогда. Что-то, с чем ей придется справиться самой. Одной.
Эта мысль билась, кружилась до неясной и совсем не физической тошноты, снова и снова приходила к ней разными словами до тех пор, пока не растворилась.
Константин спал, и Анка наконец тоже спала.